Да, «Шарик» – милый номер, но – это не моё. Это просто милая штучка, а я хочу говорить о СМЫСЛЕ ЖИЗНИ! Как Мой Клоун.
…Идёт прогон «Шарика».
– Ну как, жалеешь, небось? – спрашивает меня Бойко.
– Нет.
Он посмотрел недоверчиво.
– А я их через две недели уже выпускаю на сцену. И ты могла бы…
– Могла бы. Но – не хочу.
– Послушай, ну что ты за человек такой? Ты меня даже интригуешь. Интересно, чем в итоге твоё упрямство завершится… А ну, не сутулься!
И он стукнул меня по спине. Довольно больно. Но я не обиделась.
– Держи спину!
…Мастер-класс делали все вместе: начинающие актёры и профи. И я вместе с ними. Здорово! Эх, увидел бы меня Мой Клоун… Вот, я рядом с Борисом Амарантовым, и репетируем на равных…
Кстати, Олег с Наташей здорово работали потом свой номер с шариком, он стал настоящим хитом, его во все праздничные концерты потом вставляли, на больших сценах его работали, ребята сразу стали знаменитостями. И вскоре поженились. В этой среде это было как- то естественно: вместе работают люди, ездят на гастроли, вместе круглые сутки. И, само собой, они становятся семьёй. Потому что и так они одно целое. Я за них была рада. Красивая была пара. Довольно долго показывали они свой шарик, умиляя публику. Но постепенно выросли они из шарика. И больше я никогда их нигде не видела…
– Держи спину! – это единственное замечание, которое я слышала от Бойко.
Спина у меня была кривая с детства, правое плечо ниже левого, поэтому всё время нужно было об этом помнить и держать себя в ежовых рукавицах. Больные шлепки по спине не давали об этом забыть и расслабиться.
Консерватория с Ольгой Тишлер.
В сентябре покупаем абонементы на весь сезон.
Галёрка, пушистая метель за тёмными окнами… Я люблю сидеть в консерватории на галёрке, зимой, когда за окнами – метель…
Два вечера из той зимы запомнились навсегда.
Фортепьянный концерт Бориса Чайковского, исполнял сам автор. Это было странное, страшно смешное произведение, мы с Ольгой ржали, как сумасшедшие. Душа параноика? Время застоя? Что он хотел сказать, когда долбил одну клавишу? Мне казалось тогда, что это вовсе и не музыка. Но вот – прошло тридцать пять лет, а я помню тот концерт, и фигуру композитора, низко склонённую над клавишами, напряжённую и оцепенелую… И надрывное, отчаянное звучание этой одной ноты, которая в молодости вызывала смех, а теперь – боль.
…И ещё один вечер забыть невозможно. День премьеры Пятнадцатой симфонии Дмитрия Шостаковича. Его последней симфонии. Он должен был присутствовать, но до последней минуты никто не знал точно, приедет он или нет, потому что он был тяжело болен. Зал был набит битком! Консерваторские мальчики и девочки сидели на ступеньках во всех проходах, на галёрке топился народ, кому и ступеньки не хватило. И когда Шостакович вошёл в свою ложу… такой бури ликования и восторга я до этого никогда не слышала. Бледный, с серым лицом, в своих тяжёлых очках с толстыми линзами. Старый, больной, усталый человек, сделавший большую, трудную работу. Он как-то отрешённо, как будто издалека смотрел на ликующий зал, словно не понимая причины этого восторга и недоумевая… А рядом с ним была его молодая, красивая жена. Она улыбалась. Но он был отделён и отрешён даже от неё.
Дирижировал симфонией его сын – Максим, наш с Ольгой любимец. Похожий на птицу, машущую крылами над волнующимся морем…
В конце вечера была ещё одна буря восторга, которая чуть не снесла крышу консерватории… когда Шостакович вышел на сцену, маленький и некрасивый, почти тщедушный, и море цветов хлынуло к его ногам…
Боже мой, но почему творец, делающий счастливыми так многих, сам выглядит таким несчастным? Неужели ему не перепадает ни капли от той радости, которую он дарит другим? Неужели ему не остаётся ничего, кроме усталости? Все мы – богачи и счастливцы в эту минуту, а он – нищий, одинокий и больной… Какая жуткая несправедливость!
Забыть это невозможно.
А как, наверное, грустно и одиноко Творцу нашего мира…
Какое-то время работала в Мосгорсправке. В газетном отделе.
Не помню уж, каким ветром меня туда занесло… Контора находилась на улице Горького (теперь это – Тверская), рядом с Центральным телеграфом.
А заключалась моя работа в следующем. Я должна была перечитывать, точнее – просматривать все центральные газеты, разделы «культура и искусство», выискивать статьи о театральных премьерах, выставках, актёрах и т. д., вырезать, вкладывать в толстые конверты и рассылать заказчикам. Заказчики – известные люди, разные знаменитости: актёры, режиссёры, художники, искусствоведы… За небольшую абонентную плату Мосгорсправка оказывала раньше такие услуги.
Одним из моих адресатов был популярный актёр Юрий Соломин. И мне было приятно, что я помогаю ему в его работе. Очень удобно для занятого человека, перегруженного репетициями, съёмками и спектаклями: не нужно самому рыться в газетах (тем более, невозможно и ни к чему выписывать все газеты!), а можно получить раз в неделю конверт, в котором будут вырезки из всех газет со всем, что тебе может быть интересно. То есть я читала газеты как бы глазами Юрия Соломина. Забавно.
В нашей комнате сидело пять человек, всё немолодые женщины, такие газетные крыски. У кого-то был раздел «медицина», у кого-то – «наука», у кого-то – «литература». Женщины гордились своей работой, равнодушных здесь не было, все работали многие годы. Из раздела «искусство» работница ушла на пенсию и освободилась вакансия, но текучки кадров здесь не было. Каждая обожала свой раздел. Не просто просматривали, – прочитывали, зачитывали вслух интересные места. Народ был весьма эрудированный – каждая в своей области.
…Зимнее морозное утро приносило кипы свежих газет… Шорох страниц… щёлканье ножниц… запах канцелярского клея… очки на переносицах… без очков была
