В свете старого софита

результат. Если не в настоящем – то в будущем, это уж точно. Надо только досмотреть цепочку событий до конца…

И если б мне кто-нибудь сказал тогда, что пройдёт всего… четверть века, и я выйду на манеж… на свой манеж, сшитый собственными руками… и сыграю спектакль, посвящённый Моему Клоуну… а потом ещё один… и ещё… И стихи будут в моих спектаклях, и пантомима – всё, как я и думала… и не одна я буду на своём манеже, а со своей маленькой дочкой… со своим маленьким, весёлым клоуном… со своей самой лучшей на свете партнёршей!

…Да, всегда надо досмотреть цепочку событий до конца…

* * *

Весной пишу письмо в Литинститут – поэту Евгению Долматовскому. Спрашиваю его напрямик: стоит ли мне присылать стихи вновь? И по какой причине мне их возвращают? Ответ, на удивление, пришёл очень быстро – добрый и по-отечески мягкий. Письмо было написано от руки, почерк аккуратный и какой-то уютный. Но… вновь упрёки в том, что подражаю тому-то и тому-то. И вряд ли стоит подаваться в очередной раз на конкурс… вряд ли ответ будет положительным. Хотя решать, конечно, мне.

Но не могла же я согласиться с Долматовским! Так что послала стихи вновь – исключительно из духа противоречия. Я-то знала, что я никому не подражаю. Уважаемый поэт ошибается. Я живу СВОЮ жизнь и пишу СВОИ стихи – при чём тут Блок, Цветаева, Есенин, которых он упомянул в своём письме?… Да, я их люблю, но я – ДРУГАЯ!!!

Я верила только Енгибарову. Он сказал: «ТЫ УЖЕ ПОЭТ». Это были самые лучшие слова, которые я когда-либо слышала в своей адрес. Не просто: «у вас симпатичные стихи», не просто: «в вас есть искра божья», а полное признание: «ТЫ УЖЕ ПОЭТ». Самые важные слова в моей жизни. Спасибо, милый Мой Клоун. Ты понимаешь меня лучше, чем кто-либо другой. И признаёшь меня поэтом в то время, как другие только присматриваются.

* * *

Страшные стихи приходят ко мне:

Скверно,
смутно, как никогда…
Вы совсем перестали сниться.
В дверь вошла безглазая птица, –
страшно!…
Мутной золой снега…

Послали за доктором.
Он приехал.
Я слышала на крыльце его лёгкие
шаги…

Страшно удивилась, увидав Вас,
в красном капюшоне,
прикрывающем половину лица.
Успела подумать:
какая странная метаморфоза…
Вы – моя болезнь,
Вы же – лекарь,
и Вы же – палач…

…Когда я проснулась, –
упоительно пахло дождём,
светало,
нежно голубели фонари…
Господи, я здорова!
Освобождение,
пустота.

Хочется есть.
Тянусь к столику
за прохладной черешней
и натыкаюсь на историю болезни.

В ней
Вашей рукой
сделана последняя запись:
«Ампутация крыльев…»

О чём это? О ком это?…

* * *

– Вообще-то ты смешная, – сказал Бойко. – Правда- правда! Смешная. Какая-то клоунская закваска в тебе действительно есть. Это надо же так отбрыкиваться от всех возможностей, которые тебе жизнь посылает! К Енгибарову в театр не пошла. К фокуснику в номер не пошла. С Олегом работать не захотела. А чего ты вообще хочешь?

И в очередной раз я повторила то, что он от меня уже слышал:

– Хочу в манеж. Хочу говорить СВОЁ.

– А тебе есть что сказать?

– Думаю, что есть.

И я дала почитать ему свои стихи.

* * *