На пути из Омска мне пришлось много беседовать с В. Н. Пепеля-евым. Он горел желанием демократизировать курс правительства, подчинить себе военные власти, а впоследствии добиться выезда Верховного Правителя из Сибири. Пепеляев говорил, что у него есть подходящий кандидат в военные министры, полковник Кононов, что он привлечет в правительство Колосова, известного эсера, и подымет опять бело-зеленый флаг.
У него было столько уверенности в успехе, столько решительности, что трудно было усомниться в том, что он добьется своей цели. К тому же это был человек на редкость честный и подкупал искренностью.
Для момента нужен был притом такой премьер, которому вполне верил бы Верховный Правитель. Только такому человеку можно было убедить адмирала отказаться от власти в пользу Деникина, сменить главнокомандующего Сахарова, согласиться на назначение военным министром офицера или генерала, близкого новому веку.
Пепеляев готов был широко пойти навстречу и народному представительству. Еще в Омске он говорил о земском соборе.
Под влиянием этих впечатлений и зная, что никого со стороны Верховный Правитель не согласился бы пригласить в премьеры, я решил взять на себя инициативу и послал адмиралу телеграмму, в которой, описывая всю тяжесть положения, высказывался в пользу необходимости смены премьера и указывал на Пепеляева как на подходящего кандидата. Вологодский не знал о моей телеграмме, но его убедили вызвать Верховного Правителя к проводу и возбудить вопрос о своем уходе.
Поездка в Читу
Будучи уверен, что адмирал немедленно назначит Пепеляева и что последнему потребуется некоторое время для формирования кабинета, и не желая присутствовать в Иркутске, чтобы избежать обсуждения кандидатур, я решил съездить в царство Семенова, в Читу, где с осени жила моя семья. Мне казалось полезным познакомиться с тамошними настроениями, но я предупредил Пепеляева, что без специального поручения я никаких политических бесед с атаманом вести не буду.
Меня встретил в Чите один из ближайших сотрудников атамана и близких к нему людей Волгин.
Он был моим товарищем по гимназии, и я с интересом наблюдал за теми переменами, которые произвела в нем жизнь. Из стройного гимназиста он превратился в заплывшего жиром толстяка, пробиться к душе которого было нелегко.
Когда мы проезжали по городу, он указал мне здание, предназначенное для Совета министров. «Мы, — сказал он, — ждали вас здесь. Зачем вы остановились в Иркутске?»
На другой день я узнал, что атаман дал слово своим друзьям не выпустить из Читы задержанные там две тысячи пудов золота. Золото перевозили из вагонов в кладовые банка при пушечной пальбе, напоминавшей салютование по случаю восшествия на престол.
Вообще, Чита, как все parvenus
Атаман был по-прежнему скромен и прост. Люди, не видевшие его, не могут себе представить, до чего он мило, почти по-детски, показывал свою шапку из ценного меха, которую подарили ему монголы. «Этот мех, — объяснял он, — спасает жизнь. Но, как только я надел эту шапку, в меня бросили бомбу».
Я расспрашивал атамана о причинах его резких отзывов о Гойере и Сукине, рассказал ему о предстоящих переменах в Совете министров, о намерении Пепеляева составить коалиционный кабинет. Семенов по всем этим вопросам высказался очень сдержанно. О Сукине ничего не сказал, о коалиции выразил мнение, что она как временная переходная мера кажется ему целесообразной.
Отдать мне визит он не счел нужным. Когда же я написал ему письмо относительно недопустимости расходования золота по его распоряжениям, как он это начал делать, обосновывая эти свои распоряжения слишком широким толкованием прав генерал-губернатора, то он дал поручение переговорить со мной по этому вопросу генералу Афанасьеву, своей правой руке. Я не счел для себя удобным ездить к этому генералу и больше не виделся ни с Семеновым, ни с его сотрудниками.
Во время моего пребывания в Чите там, в штабе генерала Судзуки, командира 5-й дивизии, состоялось совещание по ряду экономических вопросов. Программа этого совещания была составлена на плохом русском языке. «I. Экономическая: а) о положении общенародной жизни: чиновников, казаков, крестьян, рабочих и беженцев; б) о положении недостаточных продуктов и способов снабжения; в) о родах вещей, считающихся нужными освободить от воспрещения ввоза и вывоза, и влияние на государственные финансы после освобождения; г) об общих чертах родов и количествах первым нуждающимся в данное время. II. Вопросы бумажно-денежной организации: а) о главной причине упадка курса рубля; б) о проекте на упорядочение «сибирских», «романовских», «керенских» денежных знаков и настоящей обстановке объединения серебряных денег; в) нужна ли реформа бумажно-денежной организации, чтобы восстановить курс рубля; г) настоящее положение долга и залога». Программа эта была помечена 25 ноября.
Нетрудно видеть, что в ней были затронуты вопросы, которые касались общегосударственного денежного обращения и могли быть разрешены только центральным правительством. Но то обстоятельство, что японцы интересовались, как может быть создан устойчивый денежный знак и каково «положение долга и залога», т. е. как выполнять обязательства и выплачивать суммы, данные под залог при непрекращающемся падении курса, свидетельствовало о том, что их экономические интересы начали терпеть ущерб в связи с расстройством денежного обращения.
В свою очередь, я тоже созвал в Чите совещание по вопросу о денежном обращении и выяснил, что большинство относится очень отрицательно к намерению Гойера легализировать разноценность различных сортов денег и считает Русско-Азиатский банк наиболее вредным спекулянтом на Дальнем Востоке. Но все, что говорилось по этому поводу, было лишь повторением тех статей и обвинений, которые помещались в газете «Русский экономист», издававшейся во Владивостоке экономистом и публицистом Ганом (Гутманом).
Уезжал я из Читы с ощущением полной отчужденности правительства от Забайкалья.
Я посетил местных общественных деятелей из партии народной свободы и вынес впечатление, что у них нет враждебного отношения к Семенову, но они как-то слишком чутко относились ко всякому шуму на улице и у подъезда — казалось, они боялись, что даже то маленькое собрание, на которое я попал, может вызвать недоброжелательное отношение строгой читинской власти.
Семенов был вне правительственного воздействия не только потому, что его поддерживали японцы, которые открыто оказывали ему и его сотрудникам материальную поддержку, но еще и потому, что все
