Все трое были немедленно представлены мной в члены Государственного Экономического Совещания. Волков был вскоре избран товарищем председателя вместо уехавшего на восток Виноградова, а Червен- Водали и Бурышкин приняли самое деятельное участие в работах комиссии и выступали постоянными докладчиками в общем собрании.
Бурышкин был, кроме того, приглашен занять место начальника главного управления заграничных заготовок. Этому учреждению предстояло выполнить крайне ответственную задачу упорядочения заготовок и сокращения числа заграничных агентов. Главного Управления еще не существовало, его нужно было создать.
Волков со времени моего назначения главноуправляющим исполнял всю текущую работу председателя Государственного Экономического Совещания. Председателем по назначению он не хотел стать. У него не заметно было честолюбия, он был полезен и, по свойственной ему редкой в наше время скромности, был удовлетворен своим положением.
Остался без ответственной роли один Червен-Водали. Ему предложено было занять место чиновника особых поручений при председателе Совета министров с тем, чтобы выехать на места, на фронт и в тыл, и ознакомиться с положением дел, но он отклонил это предложение, заявив, что предпочитает работу в центре.
В пользу диктатуры
Все три «гостя с юга» были удивлены, когда узнали, что в Сибири установлена диктатура не чистого типа, что адмирал разделяет Верховную власть с Советом министров.
Как раз в то время, когда они приехали, сибирская общественность была враждебно настроена по отношению к власти. Роль Макара, на которого валились все шишки, играл, главным образом, Совет министров. Новые люди заразились общим настроением; они считали, что адмирал должен эмансипироваться от Совета министров. Но как?
Проект Государственного Совещания нашел в лице вновь приехавших новых защитников. Они присоединились к нему, исходя, однако, из других предпосылок, чем авторы законопроекта, которые стремились ограничить диктатора.
При разработке проекта победила первая точка зрения. Диктатор получал большую свободу, он получал возможность выбора, право одобрить либо решение Совета министров, либо мнение большинства, либо мнение меньшинства. Оставалось, стало быть, сделать еще один шаг: признать возможность и совершенно независимого решения — тогда диктатура была бы полной.
Этот проект казался мне крайне неудовлетворительным. Зная адмирала Колчака, я мог предвидеть случайность его выбора, и мне казалось, что переложение на него ответственности за решение должно было бы только ослабить влияние гражданской власти.
Кроме того, проект не удовлетворял и тем стремлениям приблизить власть к народу, которые продиктовали грамоту 16 сентября.
Парламентские тенденции
К вопросу о Государственном Совещании можно было подходить с двух точек зрения. Это мог быть или деловой орган для сотрудничества с правительством в законодательстве, или представительный — для выявления настроений населения. Первой задаче отвечало бы учреждение типа Государственного Экономического Совещания. Второй могло отвечать только народное собрание с преобладанием крестьянства.
С большою грустью должен я отметить, что никто не усвоил той тенденции, которую проявляло Омское Правительство в отношении сотрудничества с общественностью. Оно относилось отрицательно к идее парламента, считая, что при сибирском безлюдье он обратился бы в «мертвый», по безжизненности, дом или отвратительную, и при тогдашних военных условиях недопустимую, говорильню.
Но зато Совет министров искренне хотел
Наша интеллигенция любит критиковать. Это ее сфера. Как часто в Государственном Экономическом Совещании комиссия торжествовала, обнаружив какую-нибудь неточность или ошибку в законопроекте. Предупредить эту ошибку в процессе подготовки, лишив себя удовольствия ущемить министра, — это не в духе парламентария.
Старый режим приучил к безответственной критике, к разрушительной, а не созидательной работе. Цензовые думы и земства устранили интеллигенцию от деловой работы. Она направила свои силы в область политики. Централизованное управление приучило к общим принципиальным вопросам, оторвав идейную работу от конкретной обстановки местной жизни.
Всё это сделало ту часть интеллигенции, которая вышла из демократических кругов, неподготовленной к ответственной работе управления. Чиновники справляются с этими задачами легче. Но зато чиновник мертв, неподвижен. Он обыкновенно не спешит, рассуждает книжно, не умеет приспособляться к обстоятельствам.
Где же выход?
Неужели вся русская интеллигенция должна перебывать в правительствах-эфемеридах, испытать на своей спине всю тяжесть управления, проваливаться в различных политические авантюрах — и только тогда откроется возможность воссоздания русского государства при помощи столь горьким опытом научившихся людей?
К счастью, есть другие пути.
Во-первых, многие из русских интеллигентов волей нашей своенравной революции прошли через кооперативное чистилище. Русская кооперация страдает многими пороками, между которыми не последнее место занимает болтовня. Но все же она ведет деловую работу и близка к широким кругам населения. Она воспитывает два качества: практичность и демократичность.
