как и остальной дом. Пол был выложен россыпью обкатанной речной гальки. Над унитазом потолка не было, и, сидя на нем, я любовалась звездами. Потом, помыв руки, не удержалась и решила осмотреться получше. Заглянула в косметичку Индры, не касаясь ничего руками, и увидела, что в ней лежат тушь, подводка для глаз, блеск для губ и помады. У нее столько же органической и «стопроцентно натуральной» косметики, как и у Джессики. А в самом углу, у раковины, между мешочком из оливково-зеленого джута и овальным зеркалом стояла маленькая желтая свеча. Я взяла ее и понюхала. Свеча пахла Индрой. Аромат был чистым, как лимон, и теплым, с примесью гвоздики. Я перевернула свечу и прочла надпись на этикетке. «Женщина эпохи Возрождения», — было написано там.
3
О теле электрическом я пою
Я говорю, что все это поэмы и части
не только тела, но и души,
О, все это — сама душа!
Вы когда-нибудь стояли в кругу людей, бьющих в шаманские бубны, и втайне мечтали стать одним из них? Отбросить благовоспитанность, сарказм и просто оторваться, вспотеть, как дикарь?
М-да. Я тоже не мечтала. Бить в бубен — это так напряженно. Но танец с бубном — это, пожалуй, единственный ритуал, в котором я не мечтала принять участие. Люблю ритуалы, даже если речь идет об обычном свадебном тосте. Мне нравится в ритуалах то, что они отмеряют время, позволяют нам вслух признаться, что именно этот момент имеет значение. И мы должны запомнить его. Слова, заученные жесты выдергивают нас из монотонного забытья и напоминают, что
Я, кажется, всю свою жизнь провела в поисках идеального ритуала. В детстве мне нравились сложные ритуалы, которые мы с лучшей подругой из начальной школы придумали для почитания Марии, королевы-девственницы и повелительницы всех кукол. В средней школе, заподозрив, что одновременно быть католичкой и феминисткой не получится, я вступила в пресвитерианский хор, надеясь, что, может быть, у протестантов — протестанты это по отцовской линии — найдется что-нибудь для меня. Однако этот период недолго продлился, потому что интересных ритуалов у них было мало. Все в этой церкви было слишком практичным, приземленным, как будто даже сам Иисус был просто обычным чуваком, а не Богом, умевшим ходить по воде. Единственным ритуалом в этой церкви были беседы с прикольным мальчиком, лидером христианской молодежи, о том, какой Иисус прикольный. В результате этих бесед у меня мозги размягчились так, что даже мама не сдержалась, воскликнув: «Ради всего святого, Сюзи, хватит, как мартышка, повторять: „Иисус такой прикольный!“ Ты похожа на чирлидершу из Калифорнии». Когда девочкам из пресвитерианской церкви достались лучшие роли в рождественском представлении, я решила, что эксперимент с протестантизмом пора заканчивать.
Поскольку в нашем районе было много евреев, в седьмом классе я увлеклась темой иудаизма и проводила в синагоге больше времени, чем во всех церквах за все предыдущие годы. Иногда, запершись в маминой ванной, я читала наизусть отрывки из Торы и представляла, что выступаю на своей батми-цве[20]. Мне казалось, что быть еврейкой — здорово. У моих подруг-евреек было все: красивые ритуалы на непонятном языке, древняя история, родственники в Нью-Йорке, а некоторые, из реформистской синагоги, могли даже рассчитывать на добрачный секс, не опасаясь попасть в ад.
А вот в старших классах я с благоговением заглядывалась на потиры и кинжалы, которые мои подруги-викканки[21] хранили на самодельных алтарях. Я даже ходила на парад в честь солнцестояния во Фремоне, надеясь, что там произойдет нечто волшебное, но увидела лишь голых людей на велосипедах. Конечно, для девчонки из пригорода это было очень вдохновляюще, однако, что в этом духовного, я так и не поняла.
Но, несмотря ни на что, каждый раз, когда кто-то заговаривал о Боге или поднимал вопрос существования Бога, я лишь качала головой. Для меня это был единственный верный ответ. Однако это не значило, что нельзя поиграть в религию. У меня есть друг, называющий себя еврейским буддистом (сокращенно «е-бу»): он ходит в синагогу, где они медитируют и поют «шаломммммммм». Когда я спросила, как он примирил для себя идею Бога из Ветхого Завета с отсутствием Бога в буддизме, он ответил:
— А может, я вообще в Бога не верю. Мне просто антураж нравится.
В этом что-то есть.
После того вечера, когда мы проводили обряд экзорцизма над блендером, мне захотелось, чтобы вся моя жизнь стала одним сплошным ритуалом. Я вдруг ощутила себя послушницей, а настоятельница — Индра — отдавала мне приказы: быть храброй, сильной, читать священные книги и практиковать «маленькую смерть». Именно этим я и собиралась заняться. Засела за священные тексты. Между занятиями медитировала, прочитывала одну сутру и посвящала весь день ее изучению, так же как в католицизме мы размышляли над таинствами, перебирая четки. Иногда я медитировала на образы Индры и Лу. На магнетическую связь между ними, идеальный баланс истины и любви, который я в них видела. Однажды, к своему удивлению, я обнаружила такие строки в «Йога-сутрах» в переводе Свами Сатчитананды: «Весь мир — не более чем ваша проекция. Ваши ценности могут меняться каждую долю секунды. Возможно, сегодня вы даже не захотите видеть того, кто вчера казался самым близким человеком».
Прочитав эти слова, я сразу же пожалела, что не могу их тут же забыть. Они повлияли на меня, как заклинание, вызвав к жизни демонов, которых я уже многие месяцы пыталась не замечать.
Джона любил гадать на картах Таро. Мне это очень нравилось. Когда я впервые обнаружила его интерес к картам, мне это показалось очень привлекательным, и я тут же представила, как мы воспитываем детей и по воскресеньям, вместо того чтобы идти в церковь, делаем расклады и, может, иногда ездим на неоязыческие фестивали. Еще мне сразу захотелось повесить на себя лунный камень и посмотреть какой- нибудь рыцарский турнир.
Узнав, что Таро его интересует не столько с точки зрения магии, сколько с точки зрения юнгианской психологии, я, конечно, расстроилась, но только чуть-чуть. Дело в том, что Джона любил архетипы. Он выбирал несколько карт, раскладывал их перед собой на полу и несколько часов сидел, сочиняя сказку, растолковывая архетипы и тем самым проливая свет на темные уголки своего подсознания.
Как-то вечером мы сидели у него, пили красное вино, и тут я решила, что время пришло. Мы встречались уже два года, и вот наконец я попросила Джону погадать на картах мне.
Мы устроились на полу и приглушили свет. Я поставила саундтрек из «Последнего искушения Христа», мрачный и торжественный, как раз для такого случая. Но Джона попросил меня выключить его, сказав, что это слишком банально. Тогда я предложила Dead Can Dance, «Энигму» или что-нибудь с песнопениями и заунывными завываниями.
— Давай не будем позориться, — сказал он. — Мы же не на фестивале с конными турнирами.
— Точно, — ответила я. — Турниры… — Я закатила глаза. — Отстой.
Но по правде, я была разочарована. Уж если заниматься ритуалами, так почему не пуститься во все тяжкие? Та же ролевая игра. Однако боязнь показаться отстойной пересилила мою тягу к священнодействиям.
Итак, я приготовилась к гаданию, порадовавшись, что Джона хотя бы разрешил мне зажечь свечи. Их пламя плясало на блестящей поверхности карт, когда он переворачивал их одну за другой.
Смерть. Волшебник. Башня. Любовники. Минуту я смотрела на них, может, дольше. А потом почувствовала себя так странно: мне одновременно стало жарко и холодно. Я не хотела знать, что говорят мне карты.
Джона, должно быть, заметил мое замешательство, потому что спросил:
