вспоминаю, как Индра и Лу смотрели друг на друга в тот вечер, когда мы изгоняли духов из блендера.
Джессика откинула прядь с лица.
— Это было так прекрасно, — проговорила она. — Они действительно любят друг друга. Как мужчина и женщина. — Вздохнув, она обратила взгляд на зеленые поля. — Как лингам и йони, — тихо добавила она, — в их чистом проявлении.
Знаете, что самое безумное во всем этом? Она говорит серьезно. То есть все эти лингамы и йони — это искренне, от чистого сердца. Других от ее слов покоробило бы. Но еще безумнее то, что если перевести их в обычные, не коробящие ухо слова, то я с ней полностью согласна.
Джессика записывает свои мысли в тетрадь на пружинах, вся обложка которой оклеена вырезанными цветочками, лианами и санскритскими буквами. Безликие мужские и женские фигуры танцуют на ее полях, как маленькие бумажные куколки. А в самом центре этого духовного великолепия цветут главные слова:
Под этим списком Джессика прикрепила маленькую этикетку от чайного пакетика с надписью: «Беспокоясь о будущем, вы молитесь о том, что вам в действительности не нужно».
Я делала прогиб в открытой части вантилана — и, глядя в небо сквозь ветви деревьев, вдруг поняла, что именно здесь хочу находиться сейчас, и ни в каком другом месте. Дул легкий ветерок, к жаре я уже привыкла. Мне перестало все время казаться, что я в сауне. Я нашла место, куда положить коврик, чтобы гекконьи лепешки не падали на меня. Короче говоря, все вдруг стало не так уж плохо.
Мы с Джессикой сидим на веранде и пишем в свои дневники. Солнце заходит, и я слышу, как женщины в вантилане раскладывают инструменты. Вот они начали играть. Ох, если бы такие симфонии играли для всех людей на закате. И как это я еще совсем недавно могла чувствовать себя здесь плохо? Тут все идеально. Особенно хорошо это место подходит для мечтаний, чем я и занимаюсь в последнее время. Я решила, что нам с Джоной необходимо полностью пересмотреть нашу жизнь. Если мы будем жить вместе, пусть это будет новое начало. Представляю нашу квартиру в Нью-Йорке — она будет как домик Индры и Лу, только в городском варианте. Повсюду цветы и только натуральные волокна — ветки вербы, камушки с речного дна. Сидеть будем на полу. Ни одного стула в этой квартире не будет! Организую общество борьбы со стульями. Сидение на стуле закрепощает таз. Нет, у нас будет много подушек для медитации и раскрытый таз.
Конечно, вряд ли мы зайдем так далеко, что станем называть наши интимные места лингамом и йони, но я должна убедить Джону заняться йогой. Хочу, чтобы он начал медитировать. Уверена, если мы оба будем больше медитировать, наша совместная жизнь станет лучше. Мы перестанем ненавидеть друг друга за кое-какие недостатки. Я его — за излишнее стремление к независимости, а он меня — за то, что я не могу сказать «нет» своей большой семье и тем требованиям, которые они нам предъявляют. Даже за три тысячи миль нам не удастся избавиться от этих требований, я в этом уверена. Но мы будем с улыбкой встречать все удары, практиковать глубокое дыхание и носить свободные удобные одежды. А также заниматься сексом при свечах, а после секса заворачиваться в саронги из натурального шелка. (ЗАМЕТКА: купить саронги.)
Итак, сегодня я написала Джоне длинное письмо о том, что хочу, чтобы мы стали лучше и вместе развивались. Мол, если мы собираемся вместе жить, то должны быть равны и мне нужно научиться ставить его интересы выше интересов моей семьи.
Сложнее всего признать, что у меня есть тенденция вести себя так, будто своих родных я люблю больше, чем Джону.
В прошлом году, например, Джона уехал на Рождество и вернулся домой в Новый год. Мы не виделись две недели. В утро приезда он позвонил мне, в его голосе было столько радости, он ждал встречи со мной, чтобы мы весь день могли провести вместе, поговорить, что-нибудь приготовить.
Мне тоже очень хотелось увидеться с ним, но…
Мы с сестрой уже взяли напрокат четыре фильма и накупили мармеладных мишек. Вот я и сказала Джоне, что увидимся завтра. Он так разозлился, что повесил трубку. Только подумаю об этом — плакать хочется: ну как я могла быть такой бездушной?
Иногда мне кажется, что я люблю Джону, как любит ребенок. Принимаю его любовь как должное и не задумываюсь о том, чтобы что-то там давать взамен. Уверена, ему больше подошла бы заботливая подруга, одна из тех, кто клеит самодельные открытки на дни рождения или печет кексы после тяжелого рабочего дня. Из муки. То есть по-настоящему печет.
У меня на прикроватном столике стоит наша фотография. Я сижу у Джоны на коленях и целую его в щеку, а он смотрит в камеру. Глядя на этот снимок, так и чувствую его гладко выбритую щеку. И очень по нему скучаю. Каждый вечер перед сном смотрю на эту фотографию и надеюсь, что мне приснится Джона.
Любовь. Мы с Джессикой на ней зациклились. Влюбились в любовь. Вчера вечером мы до поздней ночи обсуждали наши любовные дела. Точнее, мои любовные дела и желание Джессики, чтобы у нее такие дела появились. Она, прежде всего, стремится к духовной связи с другим человеческим существом и, кажется, думает, что если влюбится, то это приведет ее к полному духовному счастью.
Я не уверена на этот счет. Но теперь вот думаю, что сказала так, потому что боюсь, что у нас с Джоной нет духовного контакта. Да, нам вместе весело, мы питаем друг к другу глубокие чувства, Джона милый и для меня как родной. Но духовная связь? Хм… Даже не знаю. А нужна ли вообще эта духовная связь для нормальных отношений? Что-то я сомневаюсь. Как пели «Битлз», «все, что вам нужно, — это любовь».
Однако наш разговор начался после того, как я съездила в Убуд проверить почту. Джона мне ответил, но не сказал ни слова по поводу моего памфлета о том, что нам необходимо развиваться. О том, как это нужно мне. Он вообще никак на это не отреагировал. Только обычное «люблю, скучаю, готовлюсь к переезду в Нью-Йорк, много дел».
Пытаюсь проявить понимание. Может, ему сейчас некогда говорить о таких глубоких вещах, ведь он готовится к переезду. Но в том-то все и дело: нам
Вот я и рассказала Джессике о Джоне, а потом — наверное, потому, что Джессика совсем из другого мира и хочется ей все рассказывать, — поведала кое о чем, в чем никогда не признавалась, даже в этом дневнике, потому что это… слишком. Слишком смело, слишком будоражит чувства. Кажется, я даже побаиваюсь этой своей фантазии. Сама не знаю. Это касается Моряка, той книги, которую он мне подарил и которую я все открываю, открываю, но никак не могу заставить себя прочесть. Но видимо, разговор с Джессикой придал мне храбрости, потому что впервые за три года мне захотелось наконец об этом написать.
Моряк староват для меня, но мне нравится сама идея, что между нами что-то могло возникнуть. Я не один час убила на воспоминания о наших немногочисленных встречах. Он старше меня на восемнадцать лет, и когда мы встречаемся, то говорим о книгах. Вот, собственно, и все. В компании он обычно молчит, если только не возникает интересная тема в разговоре. Но от него можно услышать вещи, которые никто никогда не скажет. Глаза у него синие-синие, а ум, кажется, безграничен.
Мы бы с ним, возможно, никогда и не познакомились, если бы я не устроилась на работу в офис. И вот, примерно за месяц до того, как мы с Джоной стали встречаться, я оказалась на дне рождения у Моряка, брата одного из наших сотрудников. Ему исполнялось сорок. Это было три года назад, как раз после моего
