возможности, и кража цветов стала для него страстным увлечением, как для некоторых охота или покер. Азартное это было дело — мелкое воровство. Три — пять цветков — не в убыток заросшему дремучей щетиной торговцу, а сколько азарта! Сколько азарта! Как будто ты снова выходишь на ковер и делаешь то, чего от тебя никто не ожидает. Вот только публика не рукоплещет, но и ни к чему это, чтобы такое сокровенное и, надо признаться, порочное занятие, как воровство гвоздик, стало достоянием публики. Франик наедине с собой упивался собственной ловкостью, тешил свое тщеславие и не задумывался над тем, что занятие это в некотором роде неприлично и похоже на занятие любовью с самим собой. Впрочем, он и не испытывал настоящего удовлетворения до тех пор, пока Светочка не выражала ему своего восхищения очередным букетиком.
— Не выброшу, — упрямо мотала головой Светочка, сверкая солнечной челкой, — они и увядшие красивы, и сухие хорошо пахнут. И цветов мне никто никогда не дарил, даже. Даже. — И Светочка отводила глаза.
— Даже кто? — насторожился Франик.
— Даже на сцену никто не приносил, — быстро отвечала Светочка, поводя глазами в сложном ритме рисунка на обоях.
— Светка, — вдруг взволнованно, хриплым медным колокольчиком, продребезжал Франик, — ты, знаешь… или наклонись, или давай на диван сядем. Мне позарез надо тебя поцеловать, а никак не дотянуться.
— Франц.
Светочка то ли от удивления, то ли отвечая на просьбу Франика, опустилась на диван. Франик нырнул лицом в солнечные прядки, обхватив ладонями ее голову, прижался к горячей щеке и зашептал, сминая и растягивая упругую кожу:
— Так ведь к тому все и шло, а, Светка? Я сейчас буду целовать тебя до тех пор, пока. Пока не умру, наверное. А потом — с того света — буду допрашивать, и ты мне все расскажешь, что скрываешь и о чем врешь. Совершенно бездарно врешь.
— Франц. Франик, — попискивала Светочка, пытаясь одновременно и увернуться от его губ, и не упустить поцелуя, — Франик, тетя Аврора.
— Тетя Аврора и дядя Миша вот уже полтора месяца ходят на цыпочках и с замиранием сердца следят за развитием нашего романа. И боятся спугнуть его, наш роман, как редкую бабочку, боятся надеяться, что из наших с тобой переглядок и случайных прикосновений выйдет что-нибудь путное. Они боятся надеяться, что меня, обормота, полюбит такое сокровище, с неба упавшее. Или снизошедшее. Они бы свечку поставили, если бы в Бога верили.
— С неба упавшее? Ах ты!.. — Светочка, возможно, и вправду хотела оттолкнуть Франика, но оказалось поздно, она почувствовала, что парализована, что надежно опутана прочной паутиной, сотканной движениями его рук. Кроме того, она, оказывается, задыхалась и дышала часто и жарко, дышала его кожей и волосами, ловила его яблочный выдох.
— С неба. А теперь давай, выкладывай, неземное создание. Исповедуйся давай. Что ты там ночами всхлипываешь? Переживаешь собственную измену какому-нибудь там… не знаю. Шварценеггеру? Светка! Он того, точно говорю, не стоит. Я — лучше.
— Лучше. Ты — лучше. При чем тут вообще
— В… Анечка — это?.. Светка?
— Анечка — дочка. А я — свинья, а не мать.
— Ты не свинья, ты, Светка, дурища. Почему ты молчала-то столько?
— Ну, потому что ты прав, я — дура. Я боялась, что ты тогда. Что я тебя тогда не заинтересую или заинтересую, но только в определенном плане. Горизонтальном. Ненадолго и не всерьез.
— Правильно ли я понимаю, счастье мое, что ты мне делаешь предложение руки и сердца?
— Ага, — несчастным голосом пропищала Светочка.
— Принимается, так и быть. И Анечка принимается, если только.
— Если что? — испуганно посмотрела Светочка.
— Светка, извини, но она ведь не?.. Не от Святого Духа, я хочу сказать. Мне-то, собственно, безразлично, от Духа, там, или еще от кого. Но. С той стороны… м-мм… претензий не будет?
— Той стороны не существует, Франц. Та сторона погибла в Афгане, подорвалась на мине. Та сторона сбежала от меня в армию, убоявшись отцовства, хотя никто и не призывал отца новорожденной, мужа кормящей матери. Нас моя мама поженила еще в конце десятого класса, когда узнала, что я беременна. Ну, и его родители тоже считали, что так правильно. Мы поженились, и никто, кроме родителей, об этом не знал. Анечка родилась через полгода после свадьбы, и он, по-моему, ее испугался и меня к ней ревновал, а я не понимала, как это можно. И тоже обижалась. Анечка плакала по ночам, у меня молоко пропадало, я обижалась, он ревновал и… сбежал, как дурак, и подорвался. Он не предполагал, что его в Афганистан пошлют. Я до сих пор думаю, что произошла жестокая ошибка. Такого никто не заслуживает. Ну, а потом мама настояла, чтобы я поехала учиться в Ленинград, потому что она сама здесь училась.
— Светка, ты не поверишь, как моя мама будет рада Анечке, — с еле заметной грустью сказал Франик. Историю своей загадочной «болезни» он помнил чуть ли не наизусть и прекрасно понимал, каким ударом стало для Авроры известие о том, что он не сможет оплодотворить женщину.
Франик и Светочка поженились сразу после Нового года, на скромном торжестве присутствовала и крошка Анечка, привезенная из Новосибирска бабушкой Наташей. Бабушка Наташа, неуклюжая, как корова, возбужденно толкала в бок Аврору Францевну и вопила:
— Аврорка, я ли не говорила, что когда дело начинается со слез и драки, то заканчивается свадьбой! Нет, ты помнишь?! Какие шекспировские страсти кипели тогда в Юрмале?
— Графинчик, ты преувеличиваешь. Ничего такого не было, кроме проявления невоспитанности со стороны Франца. И за это он в свое время получил.
— Ой, да ты не знаешь! Светик была увлечена твоим Маугли с тех самых пор, как вышел фильм. И вот — нате вам, он живой, во плоти и гадости говорит. Что за прелесть! Ну кто бы по уши не влюбился?! Да ни одна бы дура девка не устояла!
— Тетя Наташа, — подкрался сзади Франик в темно-сером жениховском костюме и при галстуке, — я больше гадостей не говорю. Получается, что и любить меня не за что?
— Как так не за что? По-моему, ты свинтус из свинтусов. Из тех свинтусов, на которых дуры девки западают. А свинтусы эти, нежные и любящие, весьма себе на уме. Права я?
— Ммм. — ответил Франик, весело сверкая чуть хмельным глазом. Светочкина мама ему нравилась чрезвычайно. Понимающая она была женщина, несмотря на всю свою неуклюжесть и бестактность.
— Вот именно, — вздохнула Наталия и добавила серьезно: — Франц, я уверена, что Аврорка с Анечки будет пушинки сдувать, но ты-то, молодой балбес, не оттолкнешь ли ее, не обидишь ли? Я тогда Анечку лучше обратно с собой в Новосибирск заберу.
— Она моя дочь, — звонко и отчетливо произнес Франик.
Олег проклинал себя за то, что, отправившись громить лавку, не собрал документы и самое необходимое из вещей и не погрузил в джип. Тогда не было бы причины возвращаться домой. Тогда сразу после погрома, утопив ядовитую дрянь, можно было бы катить на все четыре стороны, и ищи его свищи. Но он не сообразил, а потому попался. К тому же он был уверен, что время до утра у него всяко имеется.
Он добрался до дому с единственным желанием сменить ботинки, в которых хлюпала холодная жижа. Ключ почему-то сначала не лез в замочную скважину, потом влез и не захотел поворачиваться, а когда повернулся два раза, как и положено, Олег с трудом его вытащил. Здесь бы ему и насторожиться и дать деру, пока не поздно, но он, чувствуя знакомый и до сей поры бывший безопасным запах дома, распахнул дверь и, еще толком не войдя, принялся стаскивать и стряхивать с ног промокшие ботинки, рвать «молнию» куртки, распутывать длинный шарф.
Потом его сзади рванули за этот самый скрутившийся корабельным канатом шарф, и на голову обрушилась вся вселенная со всеми ее громадными каменными и огненными шарами, со всеми ее
