— Ну, посмотреть, записаться. Меня уже по возрасту вполне могут принять. Только они там не верят, что мне уже скоро двенадцать. Олежка, ну что тебе стоит подтвердить, а?
— Франц, — засмеялся Олег, — знаешь, тебе прямая дорожка не в бокс, а в дипломатический корпус. Ты мастер варить суп из топора. Ты хитрый лис и пройдоха. К тому же со способностями к языкам.
— Да ну, — порозовел польщенный Франик, — не к языкам, а только к русскому и немецкому, если без всяких там правил, если только говорить, а не писать или читать. Просто мы с мамой разговариваем каждый день.
— По-русски и по-немецки? Ладно, пойдем, — внезапно решился Олег, и Франика с его подачи записали в секцию, в наилегчайший «мушиный» вес.
Азарт, охвативший Олега при виде юных боксеров, подвижных и тугих, как мячики, был знакомым, но забытым ощущением, ностальгическим и весьма приятным. Олег понял, что нужно возвращаться в спорт. Пока. А там видно будет. Он начал тренироваться, а по рекомендации Юдина и благодаря тому, что Олега еще не совсем забыли в секции, его официально оформили тренером щенячьей — самой младшей — группы боксеров и стали платить небольшое жалованье. Это было лучше, чем ничего.
Теперь, когда вопрос самоопределения был худо-бедно решен, со всей остротой встала еще одна немаловажная для молодого мужчины проблема: Олег почувствовал острую необходимость обзавестись подругой. Не просто девушкой для удовлетворения известных потребностей, а дамой сердца, если угодно, близким существом, достойным уважения.
Олег, наверное, много себе напридумывал. Дело в том, что он еще не успел познать плотской любви. Сначала был спорт, изнурительные тренировки. Он приходил домой и проваливался в глубокий сон без соблазнительных сновидений. Потом армейская служба в краях, где женщины не слишком доступны. И теперь он в глубине души робел и стеснялся собственной неопытности, и оправдывал свою робость потребностью в идеале, не замечая заглядывавшихся на него молоденьких девчушек-гимнасточек в спортивных костюмах, обтягивающих веселые грудки, не прикрытые лифчиком, и высоко открывающих гладкие тренированные бедра. Они все были для него на одно лицо, эти гимнасточки. Он даже по цвету костюма не мог отличить их друг от друга. У всех стянутые в пучок на макушке негустые волосы, все в неприятных на вид тряпочных тапочках на резинке, все какие-то бледносиневатые благодаря лампам дневного света.
Олег и понятия не имел, что стал легкой добычей для определенного рода одиноких дам, которые относятся к молодому мужскому телу вполне прагматически.
Глава 2
Итак, почва была подготовлена, оставалось лишь ждать неизбежного дьявольского бесчинства, но скрепя сердце я решил все снести и глубоко затаил отчаяние.
Какое-то время утрясались формальности, и в Триполи Михаил Александрович прилетел только в начале февраля. Зима заканчивалась, начиналось цветение, пока еще робкое, полусонное, по-детски наивное. Зима заканчивалась, но закончилась еще не совсем, и в не отапливаемой комнате общежития, в которой его поселили на время адаптации, было промозгло и неуютно, особенно по ночам, и совершенно непохоже на яркую, веселую, беззаботную Африку.
Африка начиналась за пределами территории городка, находящегося в ведении посольства. Африка, купающаяся в прибрежной голубизне, Африка, машущая перистыми пальмовыми крыльями, Африка пряных ароматов и смуглых лоснящихся тел. Африка, где люди не свихнулись на подсчете валютных чеков, Африка, где в белых домиках с плоскими крышами горят жаркие очаги, а потому и зимой тепло. Африка, где можно целый день бродить по базару, торговаться, корыстно хвалить и ругать товар, ссориться, брататься, завидовать, глазеть, украдкой трепать по холке чужих осликов с пропыленной взъерошенной шерстью и лукавыми глазами. Можно даже поселиться там, на базаре, на толстой и скрипучей растрепанной циновке из пальмового волокна, под куском выцветшего полосатого полотна, натянутого на палки, разжечь прозрачный, почти не видимый на ярком солнце костерок, вскипятить в помятом котелке воду, заварить чай в расписном глиняном чайничке с отбитым, а потом уважительно починенным — прикрученным серебряной или стальной проволокой — носиком и запивать чаем жесткую, как подошва, лепешку, испеченную неделю назад, и жевать несравненные алжирские финики деглет-нур, что получили свое название, дабы увековечить имя одной из жен пророка Мохаммеда, вероятно, сладчайшей, нежнейшей и ароматнейшей женщины.
Но подобные удовольствия недостижимы в большой компании и даже в не слишком большой компании, а Михаила Александровича предупредили, что выход за пределы «миссии» возможен только коллективный. В целях безопасности.
— Сами понимаете, Михаил Александрович, одному никак нельзя, — инструктировал его плюгавый чиновник, у которого глаза на свету разбегались, как тараканы. Это было заметно, потому что темные очки, призванные, видимо, придавать значительность и вес государственному служащему, постоянно сползали на кончик тонкого и длинного комариного носа — носа мелкого и докучливого вампира, увертливого зуды. — Сами понимаете, — зудел он с момента встречи в аэропорту, — опасно. Заблудитесь и. Хе-хе. Ищи вас свищи. Я серьезно говорю. И что потом?
— Что потом? — равнодушным тоном переспросил Михаил Александрович, уставший после перелета. — Упал, потерял сознание. Ну и так далее?
— О, если бы! — скривился представитель особого отдела и привычно поймал свои исключительно прыткие очки. — О, если бы. О, как бы тогда пополнились валютные богатства страны! А если серьезно, то. Сами понимаете, — в который уже раз повторил он, — советский человек наивен во многих отношениях, подвержен соблазнам. Он и сам не заметит, как будет завербован врагом. А когда президент Муамар Каддафи, человек уважаемый, человек, на сотрудничество с которым мы уповали, человек, который устроил… э-э-э… так сказать, показательные выступления в Вашингтоне (может, помните, у нас прошло сообщение, что группа ливийских моряков водрузила зеленый ливийский государственный флаг у Белого дома и объявила о не больше не меньше, как о покорении Соединенных Штатов), так вот когда Каддафи на вопрос о том, как он относится к социализму, отвечает, что он много раз читал Коран, но слова «социализм» там не нашел, то. Все очень зыбко, сами понимаете. Политическая ситуация, границы. Советский Союз протягивает руку помощи развивающимся странам, поэтому его граждане должны выступать в этом благородном деле единым фронтом.
— Я согласен единым фронтом, — устало кивнул Михаил Александрович, который с пеленок слышал про единый фронт. — А что вы такое говорите о границах? Они что, не определились до сих пор?
Москитообразный особист, который представился Игорем Борисовичем Глотовым, разволновался необычайно и, каждую минуту по-жонглерски ловя очки, стал объяснять про границы:
— Вот-вот, Михаил Александрович, уважаемый! Вот-вот! Вы уловили самую суть! Посмотрите на карту, нарисуйте ее себе в воображении. Что такое, по-вашему, Западная Африка? В смысле физической географии?
— Сахара?
— Ага-а! Ага! Гигантская пустыня. Вернее, множество разнообразных пустынных местностей, объединенных общим названием. Мы-то с вами сейчас, можно сказать, в райских кущах пребываем, на Средиземноморском побережье. А чуть южнее. Чуть южнее и на многие сотни километров — преисподняя, я не побоюсь этого слова. Пекло. Безводие. И кусачие ядовитые гады. И, кроме них, там никто не живет. Ну, Каддафи иногда на полном обеспечении уединяется в пустыню, в шатре, что твой святой отшельник. Отдыхает, размышляет, созерцает. Отпуск он там проводит. Святое дело. Но я не к тому. Понятно, что в пустыне постоянно жить невозможно. Тем более на одном постоянном месте. Никто и не живет, но. Кочуют. Бедуины. Пасут верблюдов здесь и там. Все еще возят товары. Ну, вот и скажите мне, уважаемый Михаил Александрович, как в таком случае проводить границы? Границы-то не могут… это… кочевать.
— И как же — с границами? — заинтересовался Михаил Александрович.
