— Тебя ищут, имей в виду, лучше тебе у меня не проявляться.
— Какая девушка?
— Умерла от передоза,— сказала Лиза,— прошу тебя…
— Ты еще эту смерть на меня повесь,— откликнулся Владимир, собирая мусор на газету.— Совок надо купить. Смерть матери на меня уже повесили.
И он посмотрел на Лизу своими совершенно пустыми глазами, маленькими запавшими глазами из глубоких больших глазниц, как бы умоляя не гнать, не гнать больше никогда.
Что же, он опять остался, но жить ему пришлось с новым хозяином: к Лизе прибился, очень прочно угнездившись, человек с богатым географическим прошлым, поездивший по всему миру и объявленный в результате в розыск как бы даже и Интерполом.
Миша (так его звали) грозно сидел на троне, а Владимир тихо шуровал веничком, подметая и подметая.
Так дело докатилось до следующего лета. Владимир опять остался сторожить квартиру, а Лиза с сыном и Мишей отвалили в деревню.
Тут и произошло следующее: Миша неожиданно вернулся из деревни и умер. Диагноз патологоанатомы поставили походя, это оказалась, как водится, все та же сермяжная «сердечная недостаточность». Опять труп в квартире, и опять Владимира нет (кто-то с ключами зашел узнать, почему Миша не подходит к телефону, сигнал из далекой деревни от Лизы). Схоронили, и вскоре приехал Владимир, все узнал, был нечеловечески потрясен, сверх меры, был напуган так, что трясся. Лицо побелело.
И Лиза опять его не выгнала. Лиза ходила беременная от мертвеца Миши, а Владимир какую- никакую, но все-таки приносил пользу (например, на случай больницы; он мог бы посторожить сына Лизы).
Но и тут все сорвалось, потому что Владимир добрался только до декабря. В этом месяце он прыгнул с крыши двенадцатиэтажного дома (на крыше пропечатались вроде бы его следы). Милиция как всегда не стала встревать, и дело закрыли.
Потом, только потом, отмотав события назад, Лизины друзья с помощью бродивших повсюду слухов поняли (вроде бы), в чем дело.
Миша, вернувшись из деревни в пустую квартиру, видимо, нашел героин в заначке Владимира, не удержался, продал все и сам тоже вмазался, видимо, по полной.
Это и была сердечная недостаточность, т.е. передоз.
Что касается Владимира, то он, вернувшись, своего героина не обнаружил (вот вам и испуг, и белое лицо), влетел на крупную сумму денег, и его вынудили заплатить незапланированным образом, т.е. сбросили с крыши (там, по слухам, обнаружилось много следов, там, на свежем снегу).
У Лизы родился второй мальчик, брат первого, а окружающие все считают количество смертей в этой квартире с доброй хозяйкой, которая никого не могла погнать.
Лиза-то Лиза, но у каждого из ушедших была своя жизнь и своя долгая история падения, правда, никто из них не пал так явно, как Владимир, никто: сорок метров вниз.
След на руке
Бывает же так: вот он позвонил, отставной любовник подруги, даже ее недолгий сожитель, в результате именно что отставленный.
Позвонил с предложением — давайте сходим куда-нибудь поужинаем.
А наша абонентка (то есть та, которой он позвонил) находилась дома, что называется, в отчаянии, пришла с похорон и не знала, что поделать.
Взрослая женщина многих должна схоронить, и это было из того ряда, из обязанностей, но пока та дряхлая старушка помирала, Богу душу отдавала, наша абонентка настрадалась чрезвычайно, с ужасом ожидая конца и все стараясь как-то облегчить человеку этот путь.
Последний раз, когда она перестилала старушке постель и переодевала ее, та вдруг забеспокоилась с закрытыми, уже невидящими глазами, извернулась, склонилась и, будучи в полном беспамятстве, поцеловала родную руку. В ответ тоже была поцелована в руку и со слезами.
И вот, вернувшись домой в свое одинокое жилье, наша героиня, Лида, как-то растерялась. Что называется, горе накрыло ее с головой, непрошеное, не свое, а вот поди ж ты, ничего нельзя было с этим поделать, не за что ухватиться, пустота, растерянность, потому-то устраиваются долгие тризны с водкой, отойти, забыться, не погрузиться в беспросветность. А Лида вообще-то пить на поминках побоялась, долгий путь до метро, да и на метро, и на тот конец Москвы к себе, так что она ела, запивала салаты кока-колой, слушала немногочисленных выступающих, но водку даже не пригубила.
Дальняя родня собралась, люди, которые уже даже не перезванивались.
Никто ни в чем после похорон не был кровно заинтересован, старушка завещала квартиру двоюродному внуку, он обо всем хлопотал и обихаживал бабку, нашел сиделок, все устроил.
Лида тоже, как посторонняя, побыла за столом, потом встала и пошла.
Поцелуй старушки горел на ее руке, дальняя родня, а поди ж ты!
Когда-то покойница взяла к себе маленькую временную сироту Лиду и растила ее — у матери Лиды был в то время новый муж на Сахалине, к нему она и уехала, а на содержание ребенка присылала деньги.
Дела давно минувших дней, умершая всегда осуждала Лидину мать за ее порывы, а вот Лида свою мамочку боготворила и всегда с трепетом ждала ее возвращения — пока не наступило время самой Лиды, и тогда уже она ушла от матери, сразу и навсегда, резко, по-юношески беспощадно, выложив ей все обвинения. Бывает!
Затем последовала собственная ошибочная жизнь, порывы, любовные трагедии, которые потом все как одна оборачивались комедиями.
Да что говорить! К своим годам Лида осталась одна.
Мать ее уже отошла, старая легкомысленная красавица. С ней и в шестьдесят на скамейках заговаривали мужички, она звонила дочери и с презрением и смехом докладывала о своих очередных победах.
Такова история.
Но мы о теперешнем. Был вечер, тоска накрыла Лиду с головой как толстым одеялом, не выбраться самой, не выпутаться, пришлось включить дурацкий телевизор, но бедняга ничего не могла найти хорошего, тупо сидела, переключая программы. Звонить подругам она не стала, хотя обычно они всё друг дружке докладывали, но принято было о бедах говорить иронически. А какая тут может быть ирония, похороны.
Потом она взялась за книгу, биографию садиста Унгерна — давно ее мусолила, надо дочитывать и возвращать.
Там вообще описывались жуткие вещи, казни разных степеней, которые любил выдумывать этот барон. Если долго никого не убивали, он чувствовал стеснение сердца и кидался на гауптвахту, где сидели арестанты.
