сделаю перевязку, и тебе не будет так больно.
Услышав её голос, обезьяны наверху умолкли.
— Нелепейшее занятие! — сердито бормотал за её спиной часовой мастер. — Эти медицинские чудачества в доисторическую эпоху вызывают смех! Никогда мне не было так смешно, как сегодня! Я просто умру от хохота, если те верзилы на пальмах не забросают нас камнями!
Не обращая внимания на его бормотание, Муха осторожно забинтовала лапу детёныша.
— Не дрожи так, глупыш, — говорила она, поглаживая его по мягкой шерсти. — Видишь, как хорошо всё получилось! Скоро ты будешь совсем здоровым и перестанешь хромать…
— И пойдёшь в детский сад под названием «Древние ископаемые», — прибавил часовой мастер.
Муха нежно подняла детёныша, точно так, как все девочки поднимают больших кукол, и неторопливо отнесла его к пальмам. Обезьянка, мастерски орудуя тремя здоровыми лапами, быстро вскарабкалась по стволу на ветки, где её подхватила явно обеспокоенная мамаша.
Обезьяны снова шумно залопотали на своём бессвязном языке. На этот раз они, казалось, были довольны.
— Всё, Муха, — сказал решительным тоном Великанов, хватит на сегодня опытов, от которых кровь стынет в жилах. Нам с тобой ещё предстоит трудная обратная дорога, давай торопиться… Ай!.. — вдруг вскрикнул он сразу осипшим голосом и попятился.
Перед Мухой и Великановым выросла трёхметровая фигура обезьяньей мамаши. Она стояла на задних лапах, чуть сутулясь, с камнем, прижатым к груди передней лапой. Другую переднюю лапу она протягивала к Мухе.
Никакого чувства не отражалось в её тусклых жёлто-зелёных глазах. Пасть обезьяны беззвучно ощерялась, обнажая крепкие клыки и розовые дёсна.
— Похоже, она пришла поблагодарить тебя, — переводя дыхание, прошептал часовой мастер. — Странно, очень странно, никогда не думал, что такие тонкости знакомы древним ископаемым…
Побледневшая Муха робко проговорила:
— Здравствуй…
— Хр… — ответила обезьяна, ощеряясь ещё больше.
— Я не понимаю тебя…
— Хр-хр… — пояснила обезьяна.
— Всё равно мне это непонятно.
— Хр…
— Так мы ни до чего не договоримся, милая, — сказала Муха и погладила её мохнатую лапу. Обезьяна вздрогнула и отдёрнула лапу.
— Хр-хр-хр, — произнесла она, по-видимому, какое-то многосложное предложение.
Муха рассмеялась. И вдруг в ответ девочка услышала смех. Необычный, булькающий, словно обезьяна давилась водой, но совершенно отчётливый смех.
— Это феноменально! — взвизгнул часовой мастер.
Продолжая булькать, обезьяна сделала шаг к Мухе и опять протянула лапу.
— Да ведь она тянется к остаткам твоего фартука! — сообразил Великанов. — Чёрт возьми, в этом чудовище пробудилось женское кокетство! Она хочет, чтобы ты ей соорудила, как и детёнышу, браслет из бинта! Но что мы будем делать, если такие браслеты потребует всё стадо верзил? Тогда нам придётся возвращаться домой голыми!
— Я с удовольствием завяжу бантик на твоей лапе, милая, — весело сказала Муха, — фартук большой, и его, наверно, хватит на всё стадо.
Часовой мастер не ошибся: браслеты захотели иметь все обезьяны. Словно скользящие тени, слетали они по ровным стволам пальм на поляну и просяще протягивали лапы Мухе и Великанову. Огромные, мохнатые, тёмно-коричневые, они тесно сгрудились вокруг странных низкорослых существ, вызывающих в них необычный, незнакомый им доселе трепет. Каждая из этих человекообразных обезьян могла бы в несколько мгновений растерзать обоих пришельцев из далёкого, как звёзды, будущего мира, но ни одна из них даже случайно не оцарапала Муху и Великанова своими острыми когтями. Они вздрагивали и замирали, когда люди прикасались к ним, и довольно сопели и хрюкали, когда на лапах появлялись белые повязки. Они нюхали их и пробовали на вкус, толкались, разглядывая повязки на лапах соседей, и даже приплясывали на одном месте, как приплясывают маленькие дети.
Вероятно, на более поздней стадии своего развития, став первобытными людьми, они приняли бы Муху и Великанова за двух богов или двух колдунов, но они ещё не стали людьми, хотя уже и не были просто животными. Не столько сознание, сколько инстинкт нашёптывал извилинам их несовершенного мозга, что перед ними существа высшего порядка, и они невольно трепетали и благоговели перед этими существами, так похожими чем-то на них, на обезьян.
Фартука на «браслеты» не хватило. В ход пошли носовые платки, косынка Мухи, галстук Великанова и, наконец, носки. Но и этого оказалось мало.
— Я говорил, что эти верзилы пустят нас по миру! — громко проговорил совсем осмелевший Великанов. — Так и быть, я ещё пожертвую на ваши украшения подкладку своего пиджака. Только не толпитесь, пожалуйста, так близко, красавчики! Я подозреваю, что вы сегодня забыли принять душ, и от вас весьма дурно пахнет…
— Не говорите с ними так грубо, всё-таки они будущие люди, — сказала Муха. — Мне кажется, они понимают интонации человеческого голоса.
— А это мы сейчас проверим, — усмехнулся Великанов, завязывая бантик на лапе последней обезьяны, и громко стукнул в ладоши. — А ну-ка, любезные предки, прошу вас занять свои места на пальмах!
Обезьяны отпрянули.
— Поживей, поживей, уважаемые! — наступал на них маленький часовой мастер, постукивая своими ладошками.
Обезьяны нехотя поднялись на пальмы, но мамаша детёныша, прежде чем подняться по стволу, всё- таки недовольно зарычала. Может быть, ей было грустно расставаться с Мухой.
— А теперь в путь, — сказала девочка, — я хочу есть и почти падаю от усталости.
Обратный путь через девственные заросли древнего мира им показался втрое тяжелей. Но Муху радовало, что над их головами, неотступно шурша густой зеленью, двигались невидимые в вышине обезьяны с белыми повязками на одной лапе и с камнями в другой. У самой реки, когда обессиленные путешественники в нескольких метрах от себя увидели огромную змею с шипящей пастью и Великанов про себя простился с жизнью, произошло удивительное. Водопад гранитных камней обрушился на змею с вершин деревьев и захоронил её, перебитую и расплющенную, в гранитной могиле.
— Спасибо, предки! — смог только прошептать часовой мастер.
— Спасибо, милые! — сказала Муха и помахала им рукой. — Я буду всегда вас помнить. Вот у кого доброе сердце, товарищ Великанов!
— Я посрамлён, Муха, — сказал он серьёзно, — но если рассуждать строго, то доброе сердце не у них…
— А у кого?
— У тебя, дорогая Муха! А что касается обезьян, то они по-своему ответили на твою ласку. В сущности, это не представляет чего-нибудь исключительного: почти все животные очень отзывчивы на ласку. А я, старый болван, забыл об этом!
— Ну зачем же вы так корите себя, — смутилась Муха, — мы оба делали им браслеты, и ваш пиджак пострадал больше всего.
— Дело совсем не в пиджаке… Ты оказалась не только доброй, но и смелой девочкой. А это черты благородного характера.
