она усталости, проскакав пятьдесят верст в такое короткое время. Она отвечала, что душевная боль онемила в ней телесное утомление и что чем ближе подъезжает она к родному краю, тем сильнее в ней нетерпение уже быть в нем.
Проскакав еще версту, проводник посадил коня и тихо сказал князю:
— Надо приготовиться — за нами погоня!
— Что ж нам делать? — вскричал князь, болезненно глядя на спутницу.
— Драться, покуда сможем! — возразил проводник, выправляя оружие. — По приказу господина моего я готов разнести башку первому приятелю, если он сунется нас задерживать.
— Друг мой, драка теперь бесполезна, — их, верно, не двое и не трое, а мне каждый миг дороже самой жизни. Ужели мы не уйдем от них — кони у всех утомлены одинаково.
— Нет, боярин, на бегунов плохая надежда. Они могли дважды сменить своих из-под рейтаров, ночующих на дороге, — а наши хрипят и в мыле с ног до головы…
Топот приближался.
— Стой, — вскричал князь Серебряный, — попытаем последнее средство — ты скачи вправо с конями, чтобы обмануть погоню — а мы пешком ударимся в лес куда глаза глядят.
— Правда, правда, — сказал проводник, помогая слезть с коня спутнице и затыкая за пояс князя седельные пистолеты. — Дай Бог удачи, а уж я проведу их молодецки.
Князь сунул в пазуху доброго проводника кошелек свой и вместе с Варварою скрылся в чаще — один скок коней удалялся от них, между тем как другой становился явственнее.
С большим трудом пробирались беглецы между кустарниками и валежником. То ноги тонули во мху, то сучья цеплялись за платье. Тихо вел князь усталую свою спутницу, отводя ветви от лица ее и пытая стопой ее дорогу… Они спустились к ручью, впадающему в Великую, чтобы по берегу ее легче пробраться к устью… как вдруг невдалеке за собой послышали говор… Голоса, казалось, о чем-то рассуждали, о чем-то спорили — наконец раздался лай гончей собаки, вероятно, пущенной, чтобы их выследить. Сначала она взлаяла и замолчала, потом опять подала голос, возвысила его громче, громче и наконец залилась, напав на горячий след… Громкие клики ловчих вторили ей и далеко раздавались по лесу… Сердца застыли в обоих беглецах наших.
— Я не могу идти далее — спасайся! — сказала отчаянным голосом Варвара — и склонилась к земле.
— Гибнуть, так вместе, — возразил Серебряный и взбросил ее как перо на плечо свое и спрыгнул в ручей, чтоб обмануть собаку. Едва успел он пробежать шагов сорок по колено в воде и потом притаиться в орешнике на противоположном берегу, как несколько человек, предводимых лающею собакою, приспели на место, ими покинутое. Гончая, потеряв в текучей воде след, с визгом бегала взад и вперед по берегу — ловчие ждали ее показу.
— Тут был, улюлю, тут играл, тут сметку дал, — кричал один, подстрекая собаку охотничьими восклицаниями.
— Бабушка надвое сказала, — возразил другой, — может статься, это вовсе не они — гончая спугнула лисицу, вот тебе и вся сказка тут!
— Как бы тебе не лисицу — Урывай, небось, не знает, что русский, что зверь?
— Он-то знает, да мы как у него допросимся толку? Волк меня укуси! Разве ты учил его новой азбуке или сам по-собачьи мороковать стал?
— Станешь и по-птичьи говорить, как триста канчугов на ковре обещают влепить…
— Да что нам родить, что ли, беглецов? Волк меня укуси — какой леший занесет их в эту трущобу?.. Они, знай, катают в хвост и в гриву по дороге и теперь, верно, уж в когтях у наших вершников.
— И впрямь так, пан ловчий, — прибавил третий голос, — что нам тут караулить ветер — до дому пора…
— До дому, то есть до корчмы, — возгласили многие.
— Храни Бог, вздумает еще какая ведьма подшутить над нами — так проблудишь до завтра около одной сосны; собаке недаром померещилось — ан вдруг и след простыл.
— Свентый Юзеф, змилуйся над нами! До дому, пан ловчий.
— Ах вы трусы, паны добродзеи, — возразил ловчий, но таким голосом, который доказывал, что он сам радехонек воротиться и при случае свалить на других неудачу. — Ну, что мне делать с вами? Одними руками не отенетить острова, домой так домой. Назад, Урывай, назад!
Голоса понемногу удалились.
Благодаря Бога за неожиданное избавление, Серебряный снова поднял Варвару; легка ему казалась ноша: отрадное чувство — спасти свободу любимому существу, придавало ему сил и бодрости. Они достигли до берегу.
Шум Великой одушевил Варвару — она быстро сбежала к ней, упала на колена и с горячей мольбою сотворила три земных поклона — потом припала к реке устами и с жадностию глотала мимотекущую струю.
— О, как живительна вода реки родимой, — сказала Варвара, — она напоила меня прежнею радостью — но если бы и смерть текла в струях ее, мне и тогда показалась бы она сладостна. Добрый друг мой, — примолвила она, взяв руку князя Серебряного, который с умилением внимал ей, — чем я могу воздать тебе за твой тяжкий подвиг, за твое беспримерное великодушие? Чем — когда и это бедное сердце не принадлежит мне… Но есть Бог — он наградит тебя: слезы сироты, как роса в полдень, улетают на небо!
— Я награжден и на земле, — отвечал князь, — если порой ты вспомнишь обо мне — если хоть раз вздохнешь о моей одинокой участи…
Месяц закатывался; тускло светились вдалеке башни замка Опочки, только по грядам сверкала пена Великой. Князь с радостию заметил, что все, как на дороге, так и в окрестности, было покойно — замедление Колонтаевых рейтаров отсрочило, как видно, неприязненные действия.
Зная, что невдалеке должна быть хижина рыбака, про которого сказывал ему Агарев как про доброжелателя русских, потому что сам он был выходец русский, — князь оставил Варвару в укромном месте под ивою и отправился отыскивать средств к переправе. Множество плетенных из тростнику рыболовных морд, мелькающих по берегу, указали ему хату рыболова… он осторожно постучал в двери. Через несколько времени волоковое окошечко отодвинулось и дрожащий голос спросил его:
Вы читаете Ночь на корабле
