старый монгол пришел в ярость и велел уничтожить его. «Ты написал глупо, – сказал он писарю. – Этот принц подумает, что я его боюсь».
И он быстро и повелительно продиктовал другому писарю одно из своих обычных посланий и подписал его – Ха-Хан (Великий хан).
Для поддержания связи между своими армиями Чингисхан соединил между собой старые караванные пути.
На этих почтовых станциях останавливались военачальники, показывали опознавательные пластины с изображением сокола и получали сменных мохнатых лошадей из табуна. Тут были прибывшие на двухколесных занавешенных повозках бородатые китайцы, закутанные в просторные халаты, и их слуги откалывали куски от плиток традиционного чая, чтобы заварить его у костра. Тут останавливались и уйгурские ученые, теперь постоянные спутники орды, в своих высоких бархатных шляпах и желтых накидках, один конец которой был перекинут через плечо.
Мимо этих ямов брели нескончаемой вереницей верблюжьи караваны. Они везли в пустыню ткани, слоновую кость и прочие всевозможные товары мусульманских купцов.
Ям служил одновременно телеграфом, вокзалом и почтово-пересылочным пунктом. Он давал возможность пришельцам из незнакомых регионов связаться с монголами в Гоби. Евреи с худощавыми лицами вели по почтовому тракту своих груженых ослов и повозки; армяне с землистым цветом кожи и квадратными подбородками скакали мимо, бросая любопытные взгляды на молчаливых монгольских воинов, сидевших на своих попонах у огня либо спавших под навесом из поднятого матерчатого полога, открывавшего вход в шатер.
Эти монголы были смотрителями дорог. В крупных городах были так называемые
На этих пунктах останавливались обессилевшие группы мусульманских ремесленников, музыкантов, каменщиков, кузнецов, оружейников и ткачей – пленников, следовавших в Каракорум. Дрожащие, они шли, спотыкаясь, по пустыне, окружавшей внутренние моря, под охраной и руководством всего лишь одного ордынского конника. Был ли у них шанс на побег? Мимо этих станций торопливо проходили и другие любопытные группы. Ламы в желтых колпаках, вращавшие свои культовые колеса, устремив взор на далекие снежные вершины. Пришельцы с пустынных склонов Тибета в черных шляпах, улыбчивые косоглазые буддисты-пилигримы, посвятившие годы жизни поискам пути постижения истины, по которому когда-то шел сам Великий Просветленный. Босоногие аскеты, длинноволосые факиры, безразличные к окружающему миру, и несторианские священники в серых рясах, обладавшие многими магическими знаниями, но помнившие лишь отрывки христианских молитв и кое-что из ритуалов.
И часто прибывал всадник на сильном взмыленном коне, заставляя разбегаться врассыпную священников и китайских мандаринов, и, зычно выкрикивая что-то, осаживал коня возле юрт. Этот человек вез донесения хана, покрывая без отдыха расстояние в сто пятьдесят миль. Ему немедленно выводили лучшего на станции коня.
Таким был ям, а через два поколения Марко Поло описал его так, как видел во время своего путешествия в Камбалу (Хан-Балык) – город ханов {5}. Даже когда посыльным приходилось преодолевать отрезок пути по бездорожью, где не было постоялых дворов, все равно обнаруживались станции, пусть даже на очень большом расстоянии друг от друга. И там было все необходимое для императорских гонцов, из какого бы района они ни прибыли.
«Никогда еще император, король или князь не были в состоянии устроить нечто подобное. Ведь на всех этих станциях держали 300 тысяч лошадей и насчитывалось более 10 тысяч построек. Это такая потрясающая по своим масштабам вещь, что с трудом поддается описанию».
Таким образом, император получал донесения из мест на расстоянии десяти дней пути всадника, скачущего день и ночь. Нередко в Камбалу нужно было набрать фруктов, а к вечеру следующего дня доставить их хану в Джанду. Император освобождал этих людей от всяких податей и, наоборот, платил им сам.
Более того, на этих станциях были люди, которые в случае чрезвычайной срочности преодолевали добрых двести – двести пятьдесят миль в течение дня и столько же за ночь [10]. Они брали на станции коня из тех, что стояли наготове, оседланные, свежие и заводные, садились на него и скакали во весь опор. А когда те, кто находились на следующей станции, слышали звон колокольчиков, они уже готовили свежего коня. Скорость, с которой скакали курьеры, была поразительна. Однако ночью они не могли двигаться так же быстро, как днем, поскольку скакали в сопровождении людей с факелами.
«Эти курьеры имели большие привилегии; и они никогда не смогли бы выполнить то, что им поручено, если бы не обматывали туго крепкими лентами живот, голову и грудь. И у каждого из них была дощечка с изображением сокола в знак того, что он является чрезвычайным посыльным, так что если бы вдруг его конь выбился из сил, курьер имел право ссадить с лошади первого встречного, чтобы продолжить на ней путь. Никто не смел отказать в этом случае».
Почтовые тракты были стержнем управленческой деятельности хана. Монгольский дарога в каждом небольшом городе непременно обязан был держать наготове табун лошадей и запасать продовольствие, собирая этот оброк из окрестных мест. Кроме того, районы, которые не были в состоянии войны с ханом, орда обкладывала данью. Яса – свод законов хана – становилась законом страны, заменив собой Коран и мусульманских судей. Проводилась перепись населения.
Священники и проповедники любого вероисповедания освобождались от налогов. Так требовала яса. Всех лошадей, отобранных для орды, клеймили, у каждой из них было клеймо ее хозяина, у ханских же лошадей было особое клеймо.
Для хранения данных переписи населения и записей дароги неутомимые китайцы и уйгуры основали
Но влиятельному шейху одной из провинций Чингисхан даровал дощечку с изображением тигра – знаком большой власти. Шейх имел право отменять распоряжения, которые отдавались дарога, и отменять вынесение обвиняемым смертного приговора. Эта теневая власть, которую хан распространил на местных правителей, облегчала положение населения, страдавшего от бесчинств. Еще не пришло, но было уже недалеко время, когда население покоренных народов станет молиться на монголов и их ясу. Помимо всего прочего монгол был последователен. После страданий, принесенных с первой военной оккупацией, он проявил себя терпимым хозяином.
Но Чингисхана мало заботило что-либо другое, кроме его армии, новых дорог и богатства, потоком текущего из покоренных стран мира к его людям. Военачальники орды теперь носили кольчугу тонкой турецкой работы и пользовались клинками из дамасской стали. Не считая того, что хан всегда проявлял интерес к новому оружию и к новым знаниям, его мало трогала мусульманская роскошь. Он оставался верен традиционной одежде и привычкам кочевника Гоби.
Временами он проявлял сниходительность. Но он был настойчив и решителен в завершении начатого дела завоеваний. Его ужасные вспышки гнева случались не часто. Он обласкал одного лекаря из Самарканда с весьма отталкивающей внешностью, который лечил хану глаза. Этот человек, обнаглев от проявляемой ханом терпимости, стал просто невыносим для монгольских военачальников. Он попросил себе особенно красивую певицу, захваченную во время штурма Гурганджа.
Хан, забавляясь его настойчивостью, приказал отдать ему девушку. Уродство лекаря было противно прекрасной пленнице, и самаркандец вновь пришел к хану просить, чтобы тот приказал ей подчиниться ему. Это привело в ярость старого монгола, который разразился тирадой о мужчинах, которые слабовольны и не
