Сын, которому удалось сесть на трон отца-завоевателя, обнаружил, что не очень-то горит желанием быть хозяином половины мира. У Угедея были свойственные монголам чувство юмора и выдержка и не было жестокости его братьев. Он мог сидеть в своем шатровом дворце в Каракоруме и ничего не делать, выслушивая сообщения, которые доставляются гонцами к ханскому трону. Его братья и военачальники занимались войнами, а Елюй Чуцай следил за тем, чтобы поступали доходы.
Угедей, с массивным телом и спокойным характером, являет собой любопытный образ: великодушный варвар, имеющий богатства из Китая, женщин из десятка империй и стада лошадей на нескончаемых пастбищах – все к его услугам. Его поступки шокируют, как не свойственные монарху. Когда его военачальники протестовали против его привычки раздавать все, что только попадется ему под руку, он отвечал, что все равно скоро покинет этот мир, и единственное, что от него останется неизменным, будет память о нем людей.
Он не одобрял жажду накопления огромных сокровищ у персидских и индийских монархов. «Они были глупцами, – говорил он, – и им от них было мало проку. Они ничего не взяли от мира с этими сокровищами».
Ушлые мусульманские купцы, прослышав о его беспечном великодушии, не преминули явиться гурьбой к его двору с разными товарами и огромным счетом за них. Такие счета представлялись хану каждый вечер, когда он сидел на людях. Как-то присутствующие сановники протестующе заявили ему, что купцы беззастенчиво ставят завышенную цену. Угедей согласился. «Они приехали, надеясь получить от меня прибыль, и я не хочу, чтобы они ушли разочарованными».
Его поступки были чем-то в стиле Харуна аль-Рашида пустыни. Он любил побеседовать с забредшими путниками и однажды был поражен бедностью одного старика, который дал ему три дыни. Не имея под рукой серебра или богатой одежды в тот момент, хан велел одной из своих жен отблагодарить нищего жемчужинами из ее серег, которые были крупного размера и очень ценными.
– Было бы лучше, о мой господин, – запротестовала она, – позвать его завтра ко двору и дать ему серебра, которое он мог бы употребить с большей пользой, чем эти жемчужины.
– Очень бедный человек не может ждать до завтра, – возразил практичный монгол. – Кроме того, жемчужины довольно скоро вернутся в мое казначейство.
Угедей, как и все монголы, обожал охоту, любил смотреть состязания по борьбе и конные скачки. Бродячие певцы и атлеты приезжали к его двору из далекого Китая и городов Персии. В его время в империи начались раздоры между мусульманами и буддистами, между персами и китайцами. Эти свары раздражали сына Чингисхана. И его простодушие иногда обескураживало интриганов. Некий буддист пришел к монголу с рассказом о том, что ему во сне привиделся Чингисхан и приказал: «Иди и потребуй от моего сына, чтобы он истребил всех магометан, так как они – порождение сатаны».
Суровость покойного завоевателя по отношению к исповедующим ислам была хорошо известна, и
– Чингисхан обращался к тебе через переводчика? – спросил он дотошно.
– Нет, о мой хан, он говорил сам.
– А ты говоришь по-монгольски? – не унимался Угедей.
Было очевидно, что человек, удостоившийся видения, не говорил на другом языке, кроме турецкого.
– Тогда ты мне солгал, – возразил хан, – потому что Чингисхан говорил только по-монгольски.
И он приказал казнить противника магометан.
В другой раз китайские артисты развлекали Угедея кукольным представлением. Среди других кукол хан заметил фигуру старика в чалме, с длинными белыми усами, которого волокли, привязав к хвосту лошади. Угедей потребовал, чтобы китайцы объяснили, что это значит.
– Это изображает, – отвечали куколоводы, – как монгольские воины тащат за собой мусульманских пленных.
Угедей велел остановить представление, а своим слугам принести из сокровищницы самые богатые одежды, ковры и драгоценные изделия из Китая и Персии. Он показал китайцам, что их товары уступают изделиям с запада, и добавил:
– В моих владениях нет ни одного богатого мусульманина, у которого не было бы нескольких рабов- китайцев, но ни у одного богатого китайца нет рабов-мусульман {6}. Кроме того, вам известно, что Чингисхан дал указание о выдаче вознаграждения в сорок слитков золота тому, кто убьет мусульманина, в то время как он полагал, что жизнь китайца не стоит и осла. Как же вы можете насмехаться над мусульманами?
И он выпроводил артистов с их куклами со двора.
Последний двор кочевников
Лишь два европейца оставили нам описание монголов до того, как резиденция ханов была перенесена в Китай. Один из них – монах Карпини, а другой – солидный Гильом де Рубрук, который мужественно скакал к татарам, почти уверенный, что его замучают до смерти. По поручению своего хозяина его величества короля Франции Людовика IX Святого он ехал не как эмиссар своего короля, а как посланник мира, в надежде, что завоеватели-язычники, может быть, воздержатся от войны с Францией.
В качестве попутчика с ним был до смерти напуганный собрат-монах. Они миновали Константинополь, и их окружили степи Азии. Рубрук промерз до костей и едва не умирал с голоду, проскакав 3 тысячи миль. Монголы снабдили его овечьими шкурами, валенками, сапогами и кожаными шапками. Они также подбирали для него сильную лошадь на каждый день длинного пути от Поволжья, поскольку он был дородный и тяжелый.
Он был загадкой для монголов – этот босой человек в длинной рясе, прибывший из дальней страны франков, который не был ни купцом, ни послом, который не имел оружия, не дарил подарков и не принимал вознаграждения. Вызывал любопытство облик этого тяжеловесного и истово верующего монаха нищенствующего ордена, бедствующего, но не униженного, приехавшего из разгромленной Европы увидеть хана. Он стал одним из длинной череды путников, совершивших путешествие на восток, в пустыню. Там побывали и русский князь Ярослав, и китайские и турецкие вельможи, и сыновья грузинского князя Георгия, и посланник халифа Багдада, и великие сарацинские султаны. А наблюдательный Рубрук описал для нас двор кочевников-завоевателей, где «бароны» пили кобылье молоко из инкрустированных драгоценными камнями кубков и скакали в овечьих шкурах, сидя в седлах с искусно выполненным золотым орнаментом.
Он так описывает свое прибытие ко двору Мункэ-хана:
«В день святого Стефана в декабре мы прибыли на широкую равнину, на которой не было видно ни холмика, а на следующий день нас привели ко двору хана.
Для нашего провожатого был выделен большой дом, и лишь маленький коттедж предназначался для нас троих, в котором едва помещался наш багаж, кровати и маленький очаг. Многие приходили к нашему провожатому с напитком из риса в бутылках с длинным горлышком, не отличавшимся от лучшего вина, разве что запахом. Нас вызвали и расспросили о нашем деле. Секретарь спросил меня, хотим ли мы, чтобы татарская армия помогла нам в борьбе с сарацинами, и это поразило меня, так как я знал, что в письмах его величества[21] не было никакой просьбы, и он лишь советовал хану быть другом всех христиан.
Затем монголы потребовали, чтобы я ответил, хотим ли мы заключить с ними мир. На это я сказал: «Не сделав ничего плохого, король Франции не дал повода для войны, если с нами воюют без веского на то основания, мы уповаем на Божью помощь».
При этих словах они, как видно, все были поражены, воскликнув: «Ты пришел не для того, чтобы заключить мир?»
На следующий день я пришел ко двору босым, и все вытаращились на меня с удивлением; но венгерский юноша, который оказался среди них, объяснил им, в чем причина. После этого несторианский христианин, который был главным секретарем двора, много расспрашивал о нас и мы вернулись в свои апартаменты[22].
По дороге, со стороны двора, обращенной на восток, я увидел маленький дом, с небольшим крестом над ним. Я этому обрадовался, решив, что там должны быть какие-нибудь христиане. Я смело вошел и
