Теперь он ощупывал пятку. Конечно, никакого перелома не было. Просто путешественница оступилась. Вывих. Но прошло уже не меньше получаса, нога затекла. Теперь этой женщине и вправду придется тяжеловато.
— Упритесь покрепче в мою ногу, — посоветовал он. И подумал: «Хорошо бы еще привязать тебя к этому камню, чтобы ты не вздумала брыкаться!» А сам все выбирал мгновение для последнего движения. Затем резко дернул ступню вниз, чуть поворачивая ее, и одновременно с ее воплем и бессмысленной попыткой вскочить, сказал: — Сидите! Все! — Он взял башмак и обул ей на ногу. — Шнурки завяжете сами?
Она сидела, ошеломленная болью, тараща заплаканные глаза, которые за поволокой слез казались еще больше, и словно бы прислушивалась, не вернутся ли ее страдания. Чердынцев встал, накинул на плечи свой тяжелый рюкзак, взял и ее мешок, перекинул одну лямку через плечо, протянул ей свой ледоруб и приказал:
— Шнуруйте башмак как можно туже — и пошли!
— Как? — Она не сделала ни одного движения, только взгляд ее стал испуганным.
— Ножками, ножками! — как маленькой, сказал он. — Не сидеть же здесь всю ночь.
— Но я не могу! — как можно убедительнее сказала она.
— Сможете! Вставайте!
Так как он сделал шаг вниз по вырубленным ею ступенькам, она судорожно вскочила, протягивая руку, чтобы опереться на него, если придется падать, однако устояла на ногах, а он с насмешкой следил, как измученное ожиданием боли лицо ее медленно менялось: удивление, восторг, благодарность.
— Как вы это сделали? — спросила она, затягивая шнурки на башмаке.
— Бывает и хуже, — безразлично сказал Чердынцев. — Я как-то давно тоже вывихнул ногу. Вокруг никого. Пришлось привязать к ступне камень и столкнуть этот камень с горки, на которой я лежал. Очнулся через час, внизу, под горкой. Хорошо еще, что попал поверх камнепада. Но, как видите, хожу.
Разговаривая, он все посматривал вверх, в гору, представляя, как поразятся его «мальчики», когда он появится перед ними вот в таком виде: на плечах два мешка, за спиной — женщина в красном. Сколько он увидит ехидных усмешек, какой иронический послышится шепоток, так, чтобы он слышал, а она — уж ее-то они не станут просвещать насчет неприязни начальника к женщинам! — не слышала.
Но вот Волошина осмелилась и сделала шаг, второй. Он спускался вполоборота к ней, и она ступала шаг в шаг с ним, ледоруб держала цепко, на лед поглядывала с опаской.
Выбравшись на тропу, Чердынцев приказал ей идти вперед. И она терпеливо хромала, оступаясь, скользя по отсыревшим камням, — новичкам и новые трикони на башмаках не очень помогают! — а он шел и думал: «Я прав, никакая ты не альпинистка, самозванка ты, придется еще с тобой помучиться!» Впрочем, походка у нее была отличная, ноги сильные, и костюм очень шел к ней, — наверно, сшит лучшей московской портнихой специально для того, чтобы поразить «ледниковых медведей».
У поворота он бессознательно замедлил шаг, так ему не хотелось выходить под обстрел удивленных глаз вместе с этой спутницей. А она, завидев невдалеке куполообразное двухэтажное здание станции, насквозь просвеченное заходящим солнцем, вдруг остановилась, словно споткнулась, и воскликнула:
— Как красиво! Я так и представляла!
Она не видела, что на террасу, как по сигналу, выскочили все «мальчики» Чердынцева, а у некоторых в руках появились бинокли. Это видел только сам начальник гляциологической станции.
2
Они сидели на террасе полукругом — лицом к «больной», которая полулежала в плетеном кресле, положив туго забинтованную ногу на скамейку. Чердынцев через открытую дверь террасы пересчитал их глазами — собрались все, даже повар Салим сидел на корточках, привалившись спиной к стене. Конечно, сегодня воскресенье, но обычно «мальчики» работали и в воскресные дни. Чердынцев сам сходил на ледник и снял показания приборов, а для успокоения совести своих подчиненных наколол на двери кабинета объявление-приказ:
«По возвращении из командировки приступаю к обязанностям и произведу контрольный осмотр приборов утром 26 апреля…»
Пусть наслаждаются жизнью, если для них жизнь состоит в том, чтобы пялить глаза на женщину в красном…
А «женщина в красном» с восхищением слушала тут же сочиняемые новеллы из жизни гляциологов. Чердынцев, отдыхая после четырехчасового похода по леднику, прислонился к косяку, никем не замеченный, и тоже прислушался.
— И вот представьте, Тамарочка, я срываюсь и лечу по склону вперед головой и таращу глаза, как коршун, ищу, за что бы уцепиться… — Это плетет «охотничий рассказ» самый молодой из «мальчиков», аспирант Каракозов.
— Саша, зачем принижать себя! — перебивает его Милованов. — Ты летел, как орел, не закрывая глаз! Тамарочка, он падал двести метров и, как видите, остался жив…
«Не понимаю я этой молодежи, — размышлял Чердынцев. — Они только что встретились, а эта женщина для них уже Тамарочка, и они для нее — Саши, Васи, Жоржики…»
— Жоржик, — как нарочно, в это время обратилась Волошина к самому молчаливому и спокойному из «мальчиков» — Георгию Ковалеву, которого и сам-то Чердынцев всегда называл уважительно Георгием Федоровичем, — расскажите еще о ледяных пещерах!
И — о, чудо! — Жоржик, молчаливый, тихий, вдруг обрел голос!
— Ледяные пещеры красивы только в том случае, если потолок достаточно тонок, чтобы пропускать свет, или входное отверстие достаточно велико. Но в таких пещерах очень опасно. У нас тут, в полукилометре от станции, есть такая пещера. Я обязательно проведу вас туда, как только вы выздоровеете. А потом мы с вами посмотрим ледяную пещеру «Сезам», там нужны аккумуляторные лампы, но при ярком свете это волшебное зрелище…
— Ах, придется еще долго ждать… — капризничай, протянула Волошина. И Жоржик неожиданно предложил:
— А что, если мы соорудим носилки? Мы понесем вас, как королеву, в паланкине!
— Правильно! — восхитился Каракозов.
Галанин предложил носилки заменить трубчатой походной койкой. Кажется, они были готовы сейчас же отправиться в пещеру.
Волошина неожиданно сказала:
— Александр Николаевич, что вы прячетесь там, в тени, идите к нам, у нас весело!
Как она его разглядела? Или у женщин особое обостренное чувство пространства? Более широкий обзор? Как бы там ни было, оставаться у косяка в коридоре он уже не мог и молча вышел на террасу. Свободный стул стоял у окна, и Чердынцев примостился на нем тоже лицом к гостье.
«Мальчики» чуть присмирели, но Волошина упорно продолжала играть свою роль «нарушительницы спокойствия». Она посмотрела на Чердынцева и спросила:
— А правда, Александр Николаевич, что на этой станции, как на военном корабле российского императорского флота, не бывала ни одна женщина?
Ах, подлые мальчишки! Они уже и это рассказали!
— Да, — коротко ответил он.
— Но почему? — притворно удивилась она.
Он-то прекрасно видел, что это притворное удивление, и грозно взглянул на Галанина. Только Галанин мог выболтать «тайны» экспедиционного дома.
— Потому, что женщинам нечего делать в горах, — хмуро сказал он. — Здесь и мужчинам-то порой приходится трудно.
