— Где мужик? — прихватили Катерину за косу чьи-то сильные, грубые руки. И, запрокинув голову на спину, дышал в лицо перегаром:
— Где спрятала его, сучье племя? А ну, выкладай!
Катька визжала от боли и страха. Глаза ее округлились, налились слезами.
— Не знаю! — хрипела она.
— Где Федька, сказывай! — подошел к Пелагее громоздкий Прохор, славившийся большой силой и малым умом.
— Нет его и не было! С чего взяли?!
Кто-то отвесил Катьке оплеуху за то, что руку укусила. Баба взвилась. Вырвалась, вцепилась в глаза ударившему. Коленом в пах поддела изо всех сил. Мужик взвыл от боли. С окровавленным лицом упал на пол, катаясь под ногами заведенных сосновцев. Его втаптывали в половицы.
— Она — сука, на мужиков руки поднимать вздумала! Бей ее! — заорали со всех сторон.
Катьку свалили на пол. Изорвав на ней одежду в клочья, били не щадя. Кто-то наступил ей на лицо сапогом. Второй ногой — на грудь. Баба орала не своим — звериным голосом. Пелагее, кинувшейся невестке на выручку, кулаком в висок двинули. Старуха и осела.
— Чердак надо проверить. Там он! Или в подвале! — перекрыл голоса старик-сосед.
— На кой проверять! Красного петуха пустить. Сам выскочит, вражина!
Толпа сосновцев, даже не оглянувшись на орущего испуганного Мишку, вывалила из дома, окружила его, облила бензином и подожгла со всех сторон.
Никто не выскочил, не просил помощи. И сосновцы, уже под утро, разошлись по домам, уверенные, что в огне сгорела вся семья.
На утро в деревню приехала милиция. Оглядев пожарище, узнали, кто был зачинщиком, кто поджег дом. Забрали старика, с ним двоих поджигателей и увезли с собою…
Всем остальным запретили покидать деревню. Но через неделю всех троих вернули в Сосновку.
Старик, бывший сосед Бобровых, вернувшись из райцентра, почти не выходил из дома. Боялся смотреть в сторону пепелища. И не заговаривал с сельчанами.
Лишь иногда в потемках подходил к забору, отделявшему его дом от соседей, и вздыхал тяжко.
Так-то и не услышал он тихих шагов за спиной, не увидел коренастой фигуры человека.
Влас узнал о случившемся от воров, задержанных милицией. Они попали в одну камеру с поджигателями. Те и рассказали, за что попали сюда. Воры быстро поняли, о ком идет речь.
Влас обрадовался случившемуся. Теперь Федьке возвращаться некуда.
«Уж он не сгорел. Успел сбежать в тайгу. Это как два пальца… Вот только где его надыбать? Может, к пожарищу прихиляет? Вдруг не знает ничего? Там и увидимся. Верну в «малину». Теперь уж навсегда. Нет худа без добра», — думал вор, появившись в Сосновке затемно.
Старик-сосед, опершись на забор, вздыхал, прося прощения у Бога, как вдруг чья-то тяжелая рука легла на плечо булыжником, придавила к забору, словно припечатала.
— Каешься, старый хрен, облезлый мудило? За что семью извел, на тот свет отправил? — впились пальцы клещами.
Старик сырость в портки пустил. Пытался определить по голосу, кто это с ним говорит.
— Заткнулся, гнилушка плесневелая? Усрался? А когда семью разносили в клочья, кайфовал, гад? — придавили руки голову к штакетнику. — Кой понт тебе, падла, вышел за семью Федькину? Колись, сука! — поприжал шею. Когда ослабил пальцы, старик упал замертво.
— Слабак в яйцах! А еще кулаком звался, пропадлина! Хмырь мокрожопый! — переступил Влас через старика и скрылся в темноте.
На Федьку он наткнулся под утро. Совсем случайно. Тот решил своих навестить, из тайги вышел. Влас его и перехватил. Рассказал о случившемся. Федька не поверил. Решил сам взглянуть.
Увидев пепелище издалека, он почернел лицом. Впервые в жизни сорвалось с его губ проклятье всем сосновцам. Он дал себе слово отплатить им самой черной мерой за все свое.
— Всех сожгли! Чем же они лучше этой раздолбанной власти, какую кляли день и ночь, умывались слезами и кровью! Чтоб вы жизнями своими подавились, зверье поганое! — лились горькие слезы в землю. Мужик не чувствовал их.
— Срываемся, кент! Завязывай с деревней! Нет ее больше для тебя! И положи на всех! Сам целый. Не достали тебя! Не надыбали! А и я за тобой прихилял! Хватай в охапку душу и сматываемся! — не просил, потребовал Влас.
Федька был не в силах перечить. Плохо соображал. И шел за Власом, шатаясь из стороны в сторону.
— Дело есть клевое. Надо провернуть. В поселке магазин тряхнем. Смотаемся шустро. Там рыжуху привезли. Слышь? Накроем и ходу в Ростов. Ты ж дальше района нигде не был. Хоть свет увидишь. Встряхнешься! Чего прокис?.. Да у тебя этих баб будет больше, чем башлей в банке! — тормошил Влас Федьку. Тот не слышал.
Лишь вечером до него дошло, что от него нужно. И, оказавшись в поселке, вспомнил об Ольге, молча обложил ее самым злым, опасным матом, посчитав, что именно она — виновница всех его бед.
Ближе к полуночи воры легко влезли в магазин через склад. Сторожа на посту не было. Пошел домой поужинать, да задержался. Спокоен был. Да оно и верно. Кого бояться? В местах этих, глухих и таежных, воров не водилось. Магазин не обкрадывали никогда. Потому не спешил на пост.
«Малина», забрав все золото подчистую, уже выходила из склада, когда Федька увидел сторожа.
Не сразу его приметил. Припоздал. А сторож, заметив неладное, выстрелил из своей берданки вверх, поднял шум. Из домов люди выскочили, кричать стали.
Воры бросились врассыпную. Федька только и успел сказать Власу впопыхах:
— К Ульяне приду! — и побежал по дороге, уводя толпу от воров.
В него полетели камни, угрозы, мат, свист. Но Федька хорошо знал поселок и свернул к недостроенной школе, к громадным штабелям бревен. Быстро взобрался, выдернул клин, удерживающий штабель, и бревна с грохотом покатились вниз, на толпу поселковых, рискнувших на погоню.
Крики, стоны взвились столбом. Федька воспользовался суматохой, исчез из вида, скрылся в темноте, словно никого и не было.
Он осторожно пробрался к дому Ольги. Подождал, пока шум на улице утихнет, и заглянул в окно. Увидел всех, кроме Ольги. Ее в поселке не было.
Федька прождал до зари. Понял, что в районе искать надо. И поспешил уйти из поселка.
Он не мог и предположить, что в Сосновке его уже ищут с собаками.
— Кто ж, как не он, деда придавил ночью в огороде? — шамкала старуха, указывая на обезображенное удушьем лицо старика.
Сосновцы не хотели ей верить. И тогда решилась старая на хитрость.
Погодите! Нынче дед, а завтра кого придавит? Ить не мой старик убивал и поджигал. Всех Федька сыщет, до каждого доберется! Отсиживайтесь до ночи! А там погляжу, кто с вас до утра доживет.
И вмиг охотники привели своих собак к дому старика.
— След! Бери след! — требовали хозяева. Собаки, взяв след, понеслись к тайге, охотники едва успевали за ними.
— А вот, видите! Верно надоумила. Живой он! Черти не взяли! Вот словят собаки в тайге! Тогда будете знать, кому верить! — орала бабка.
Вскоре охотники вернулись раздраженные:
— Нет никого в тайге! И не мути людей, старая! Найди себе дело. Если б дед не подглядывал ни за кем, может, жив остался. А и ты, коль лишнее трепать станешь, вслед за стариком скоро уйдешь, — говорили сосновцы, косясь на старуху зло.
Та обиженно губы поджала. И сказала, уходя:
— Мне уже терять нечего. Пожила на свете. Но коль вас прихватит ночью Федька, тогда поймете, что не призрак он, а живой, сущим бандюгой сделался. Убивцем.
Федька пришел к Ульяне под вечер. Старуха узнала его по голосу и очень обрадовалась возвращению. Обняла, как родного. И, закрыв двери, попросила затопить печь, рассказывала о новостях, какие от соседки слышала.
