не понял ни слова и вообще оказался… англичанином, бежавшим из немецкого плена. Чтобы очутиться в Мурманске, он прошел через половину России, не зная ни единого русского слова. «Просто улыбайтесь им, — посоветовал он мне. — И они обязательно помогут».
Первого русского я увидел на борту советского торпедного катера. Катер, изрядно поврежденный огнем немецкой артиллерии, направлялся в недавно освобожденный финский порт Петсамо. Во время долгого шестичасового перехода по бурному морю я сидел рядом с советским офицером, человеком сурового и подозрительного вида. Я замерз и сильно проголодался. Вспомнив совет англичанина, я улыбнулся. Улыбка получилась дружелюбной, но боюсь, несколько неуверенной, потому что я впервые в жизни видел коммуниста. Русский широко осклабился в ответ, схватил меня за руку и потащил в каюту. Там он сдернул одеяло с койки, достал из-под него здоровенную буханку черного хлеба, разломил ее пополам и одну половину отдал мне. За бортом бушевало холодное море, а мы сидели рядком на узкой койке, жевали сухой хлеб и лучезарно улыбались друг другу.
К полуночи мы достигли Петсамо, единственный не скованный льдом порт, находившийся в руках Красной Армии. У причала стояло крохотное норвежское суденышко, груженное тринадцатью ящиками с оборудованием для «Группы И». На борту оставалось место только для одного человека, поэтому я с радостью уступил его Стабелу, а сам вместе с Рорхольтом отправился по суше к цели нашего путешествия — на линию фронта, проходившего по территории Финляндии. Итак, я уселся в русский военный грузовик рядом с водителем. В кабине не было лобового стекла, зато в изобилии имелись пулевые отверстия. Холод стоял зверский, а в небе безмолвно сияло северное сияние.
Мы с шофером улыбнулись друг другу и надолго замолчали. Потом, несмотря на полное отсутствие слуха, затянули «Волгу-Волгу». За ней последовали другие русские и норвежские народные песни. Я все время порывался воспользоваться моим словарным запасом из пятидесяти русских слов, но они отказывались складываться во что-то членораздельное. Грузовик дергался и прыгал на ухабах, и ничто вокруг не указывало на то, что мы уже в Финляндии. Заночевали мы в землянке, где нас угостили горячей кашей и крупно нарезанными ломтями черного хлеба. Все вокруг кутались в меховые шубы, и мы старались покрепче прижиматься друг к другу, чтобы сохранить остатки тепла. Утром мы переехали длинный понтонный мост, и наш новый русский друг указал рукой на едва различимые в темноте очертания одинокого домика.
— Норвежский дом, — торжествующе произнес он по-русски, и я его сразу понял. Наш дом!
Итак, я снова оказался на родине. Здесь жили мой отец и моя мать. Но до южной Норвегии было еще несколько тысяч километров оккупированной фашистами земли. Так далеко на север я никогда не забирался. Край полярных дней и ночей лежал передо мной в руинах. То тут, то там над обгорелыми развалинами поднимался дымок от еще не погасшего огня. Отступая, немцы использовали тактику выжженной земли, они уничтожали все, что не могли унести с собой. В городке Киркенес уцелел один- единственный дом. Более того, фашисты угнали на юг все мирное население. Несчастным беженцам пришлось целых три дня идти пешком по пустынной земле, между двумя воюющими сторонами.
Рорхольт поселился в брошенном немецком бункере вместе с командиром роты горных стрелков полковником Арне Далем. Полковник приехал с предыдущим конвоем. Им не удалось установить прямую связь с Лондоном, и все сообщения они отправляли через расположенный неподалеку штаб русских. Мы все с нетерпением ждали прибытия корабля с оборудованием.
Через несколько дней пришло сообщение, что он потоплен врагом. Пять норвежских моряков вместе с тринадцатью ящиками для «Группы И» оказались погребенными на морском дне.
К нашему удивлению и радости, перед самым Рождеством к нам явился Стабел, в русском обмундировании и без единого, даже самого маленького, приборчика из нашего груза. Сигнал тревоги застал его на задней палубе, и он тут же помчался на мостик за указаниями, что делать. В этот миг вся задняя палуба взлетела на воздух, и Стабел оказался в ледяной воде. Жить ему оставалось считанные минуты, но его спас советский корабль. Еще он рассказал, что когда наш конвой покинул мурманский порт, его уже поджидали немецкие подводные лодки и пятьдесят «юнкерсов». По сообщениям англичан, противник потерял двенадцать субмарин, но и союзники недосчитались несколько кораблей, в том числе двух русских. На эскадренном миноносце «Кассандра» погибло шестьдесят один человек, и когда его на буксире дотащили до мурманского причала, у него была снесена вся носовая часть, а между кусками искореженного железа торчали трупы моряков.
Мы очень были рады возвращению Стабела и должным образом отметили это событие на Рождество. Лапландский охотник принес оленятины на жаркое, а русский интендант, услышав про норвежское Рождество, подарил ящик водки и мешок риса. Он заверил нас, что как только немецкое сопротивление будет сломлено, Красная Армия немедленно отправится домой. Мы пели Рождественские гимны и русские народные песни и желали ДРУГ Другу мира.
На второй день Рождества из русского штаба явился посыльный с приказом, согласно которому лейтенанту Хейердалу следовало немедленно возвращаться в Лондон, поскольку он не был включен в список личного состава, согласованный с советским посольством в Англии. Полковник Даль тотчас послал ответное сообщение, что имя лейтенанта Хейердала включено в дополнительный список, к тому же ввиду острой нехватки офицеров его никак нельзя отсылать назад. Русские просмотрели дополнительный список и нашли там сержанта Хейердала. Что-то здесь было не так, и лейтенанту следовало немедленно убираться в Лондон. Так приказала Москва.
Это был полный бред. Мы с полковником Далем выработали план. Меня назначили помощником командира группы командос, отправляющейся на опасное задание, а полковник должен был меня прикрыть.
В последний день 1944 года наша маленькая группа из семи человек перевалила через горы у фьорда Смал и на реквизированном грузовике добралась до самых удаленных наших позиций, которые удерживали семьдесят горных стрелков. Позади лежала ничья земля, а впереди, по другую сторону фьорда, стояли немецкие войска. Мы отдохнули в оставленных немцами окопах, а затем вышли на задание. На противоположном берегу возвышался маяк, а рядом с ним стояли на якоре три немецких эсминца. Нам предстояло незаметно переплыть на лодке через фьорд, захватить охрану врасплох и взорвать маяк.
Перед началом операции меня мучили сомнения. Спящие в караульном помещении немецкие солдаты — я ведь их совсем не знаю. Конечно, они солдаты вражеской армии, но они же подневольные люди, и если они откажутся выполнять приказы, их расстреляют без разговоров. В армии нельзя даже отказаться прислуживать в офицерской столовой. Я ворочался всю ночь, решая дилемму: что лучше — бросить гранату в окно комнаты, полной беззащитных спящих людей, или предупредить их криком, но при этом подвергнуть огромному риску моих товарищей? Но тут раздалась трель полевого телефона. Советское командование потребовало, чтобы полковник Даль немедленно выслал патрульные команды на поиски лейтенанта Хейердала.
Приказ был короток и не подлежал обсуждению. Я попрощался с командиром группы, лейтенантом Альфредом Хеннингсеном — теперь ему предстояло выполнить задание силами всего лишь пяти человек — и сел в грузовик рядом с шофером. Надо было возвращаться в абсолютной темноте, через усеянную минами ничейную землю. Глупо, как глупо! Но главное теперь было вернуться в Киркенес прежде, чем все норвежские солдаты, вместо того, чтобы воевать с врагом, начнут патрулировать местность, чтобы найти Хейердала и отправить его в Лондон за советской визой.
За все время войны я больше ничего не слышал о Хеннингсене и его людях. Позже выяснилось: немцы обнаружили их и открыли огонь. Лодка потонула, половина диверсантов погибла, а остальных взяли в плен. Хеннингсен оказался среди выживших и много лет спустя стал членом парламента Норвегии от города Тромсё.
Началась сильная метель, и грузовик застрял в сугробе. Неподалеку мы обнаружили брошенный и вмерзший в снег снегоочиститель от бульдозера. Мы с шофером начали его выдирать изо льда, как вдруг заметили, что к нему присоединена мина. После этого нам как-то расхотелось к нему приближаться.
Медленно, постоянно откапываясь, мы все же продвигались вперед. Никаких указателей на дороге видно не было. Война не пощадила мосты через реки Гульюк и Тана, но нам удавалось переправляться на другой берег по замерзшему льду. Правда, один раз грузовик застрял посреди реки, и мы никак не могли сдвинуть его с места. К счастью, неподалеку оказалась хижина лапландца. Мы упросили его дать нам лошадь и с ее помощью вытащили машину. Наутро следующего дня, пересекая фьорд возле Нессеби, мы
