В пьянящей тишине

Их разговор еще звучал в моем мозгу. Я смог только заметить, что отдельные выражения повторялись чаще, чем остальные звуки. Слова, похожие на что-то вроде «омохитхи». И особенно «Анерис» или нечто подобное. Но любая попытка записать буквами эти звуки была из­начально обречена на провал, ничего, кроме мертвой партитуры, у меня бы не вышло. Мои голосовые связки столь же похожи на их речевой аппарат, как сапожная щетка на скрипку. Несмотря на это, я все же попытался сделать жалкую попытку подражать ей, используя все свое воображение:

– Анерис.

Она взглянула на меня. Этого было достаточно, что­бы я высказал свое предположение.

– Омохитхи, Батис. Так они себя называют, – сказал я, весьма вольно подражая их звукам. – И у нее тоже есть имя: ее зовут Анерис. У них одно имя, а у нее – другое. Вы каждую ночь занимаетесь любовью с женщиной, ко­торую зовут Анерис. – Я понизил голос и заключил: – Ее зовут Анерис. Кстати, очень красивое имя.

Батис видел в них безымянную массу. Мне казалось, что, если я дам им имена, его взгляды непременно изме­нятся. «Омохитхи», «Анерис» – неважно. Слова, которые я пытался воспроизвести, которые я почти что выдумы­вал, были лишь слабым отражением произносимых ими звуков. Но это не имело большого значения; важно бы­ло подобрать для этих существ имя. Несмотря на мои усилия, я добился результата, прямо противоположного ожидаемому. Батис взорвался, подобно бомбе:

– Вы что, хотите говорить на языке лягушанов? Я вас правильно понял? Тогда держите свой словарь! – И он резко кинул мне мой ремингтон, который пролетел рас­стояние, разделявшее нас. – Вы знаете, сколько патро­нов у нас осталось? Вам это известно? Они там, снаружи, а мы здесь, внутри. Выйдите и отдайте им свою винтов­ку! Мне очень хочется увидеть, как вы это сделаете. Да, да, любопытно будет наблюдать, как вы будете вести переговоры с лягушанами!

Я ничего не сказал, а он распалялся все больше, угро­жая мне кулаком:

– Убирайтесь отсюда, Камерад– нытик, черт бы вас по­брал! Идите вниз, на площадку! Спуститесь по лестнице и защищайте дверь! И как вы смели называть меня убийцей? Это по вашей вине гибли люди! Вы – убийца мечта­телей! По вашей милости нас растерзают! Они сожрут наше мясо, обгложут наши косточки, а потом, сытые и довольные, посмеются над вашими идиотскими идея­ми там, в глубинах своего мокрого ада! Вон с моих глаз!

Никогда еще я не видел его таким. Он был разъярен не меньше, чем в дни самых страшных боев; и на какой-то миг мне показалось, что он видел во мне одного из ненавистных ему лягушанов. В течение нескольких секунд я вынес его взгляд, но потом предпочел прервать разго­вор. Я вышел из комнаты.

Меня удивляли не столько доводы Батиса, сколько его непоколебимость. Конечно, нам следовало предпри­нять меры предосторожности. Мы уничтожили сотни их собратьев и не могли рассчитывать на то, что выбро­шенный нами белый флаг немедленно решит все проблемы. Однако Батис пресекал любую попытку обсудить ситуацию. Он не хотел слышать ни одного слова на эту тему.

Остаток ночи прошел спокойно. Через бойницу в двери мне удалось разглядеть несколько фигур, но их было мало, и они избегали луча прожектора. Там, навер­ху, разъяренный Батис посылал им проклятия. Он здо­рово нервничал. Лиловые сигнальные ракеты взлетали вверх без всякой надобности. Зачем ему была нужна вся эта пиротехническая демонстрация?

Постепенно Кафф совершенно замкнулся в себе и из­бегал встреч со мной. Когда вечером мы неминуемо ока­зывались рядом, неся нашу вахту, он говорил не пере­ставая. Это был разговор ни о чем, но он болтал и болтал, не замолкая ни на минуту. Таким образом, заполняя все жизненное пространство своей болтовней, он душил любую попытку завести разговор на един­ственную действительно интересную тему для обсужде­ ния. Я старался проявлять максимальную терпимость. Мне хотелось верить, что рано или поздно он сдастся.

Поскольку я совершенно не мог рассчитывать на его помощь, то решил действовать по собственной инициа­тиве. Мне бы хотелось, чтобы Батис участвовал в деле вместе со мной, но привлечь его на свою сторону я ни­как не мог. По иронии судьбы именно Кафф навел меня на эту мысль: во время нашего спора он высказал пред­ложение сдать наше оружие омохитхам. Как раз это я и сделал. Естественно, приняв меры предосторожности. У нас уже давно кончились патроны для старого ружья Батиса, а потому оно нам было совершенно не нужно. Кафф вряд ли бы о нем вспомнил.

Я пошел на тот самый берег, на который высадился когда-то на остров. По моим наблюдениям, омохитхи часто появлялись здесь. Я с силой воткнул приклад ру­жья в песок и выложил вокруг него кольцо крупной гальки, желая таким примитивным способом подчеркнуть свои намерения. Возможно, они поймут этот знак. В любом случае, терять нам было нечего.

Медленно протянулись еще три дня, и ради справед­ливости следует отметить, что Батис не пытался встать между мною и Анерис. Мне кажется, он действовал так намеренно. Кафф всегда избегал решения важных задач. Совершенно естественно, наблюдая за нашими отношениями, он кое о чем догадывался. Но это были очень ту­манные подозрения, гораздо менее четкие, чем можно было ожидать в подобных обстоятельствах.

Люди, чья жизнь проходит на море, обычно грубова­ты и столь же практичны. Из опыта нашего совместно­го проживания, а также из-за того простого обстоятель­ства, что мне довелось прочитать больше книг, чем ему, он решил, что рядом с ним оказался сбившийся с пути библиотекарь. Совершенно очевидно, единственная разница между нами заключалась в том, что в жизни мне встретился такой удивительный человек, как мой наставник. Однако Батис разделял распространенное мнение о том, что книги являются неким противоядием от искушений плоти, а потому был убежден, что наши желания не имеют ничего общего.

Вероятно, более всего его смущал тот факт, что я не оспаривал его прав на обладание Анерис. Если бы мне пришло в голову сделать это, нам бы пришлось начать настоящее пиратское сражение, и вот тогда его натура оказалась бы на привычной для него территории. Но я никогда бы не стал оспаривать у него право на вагину. Я хотел, чтобы он понял нечто большее и гораздо более важное: наши враги не были животными. Человек более сообразительный непременно бы осознал, что эта мысль опасна для его интересов, так как неизбежно сближала меня с Анерис. Но он этого не понимал. При­митивные мозги Батиса Каффа воспринимали очевид­ность происходящего, но вместо просветления это вы­зывало у него полный ступор сознания. Отвергая идею в целом, этот человек был не способен осмыслить ту ее часть, которая непосредственно затрагивала его жизнь. Вместо ответа он поворачивался спиной и делал вид, что проблемы не существует.

Дело было в том, что теперь Кафф находился в двой­ном кольце осады: снаружи маяка и внутри него. И не то чтобы Батис, Батис Кафф, был не способен понять про­исходящее. Просто у него не было ни желания, ни воз­можности взглянуть на нашу жизнь по-иному. Он по-своему приспособился к обитанию на острове. Кафф обладал примитивными моральными устоями и не был убийцей. Или не хотел им быть. На протяжении этих дней Батис чаще обычного повторял свою историю об итальянце, которого сочли содомитом, или