поговорим».
Впрочем, теперь его забота — Марта Трауш. Он давно не верит ей. Если бы только удалось нащупать ее змеиный след.
На рассвете солдаты окружили маслозавод.
Риц торопливо печатал:
«Касается... Отношение...»
Теперь-то донесение не будет ординарным. Риц не был чужд романтики. Разве не романтичен весь этот восточный поход?
Машинка трещала споро. Не так ли трещат сейчас пулеметы и автоматы на маслозаводе?
Не закончив донесения — Рицу не сиделось — и наскоро позавтракав, он вместе с Ромуальдом поехал к месту происшествия.
Отдаленная перестрелка остановила их у рощицы на окраине города. Они вышли из машины и потоптались на улочке, откуда просматривалась дорога на маслозавод и виднелись его очертания. Риц посмотрел в бинокль.
— Что скажешь, Ромуальд? — спросил он, передавая бинокль переводчику.
— Скажу, что это не Железка, господин майстер. Тех взяли без единого выстрела. — Ромуальд продолжал рассматривать в бинокль панораму завода и вспышки выстрелов.
— Ну и что же?
— А то, что не нравится мне вся эта возня, майстер. Вас, вероятно, дома ждут родители?
Он уже опустил бинокль и откровенно рассматривал встревоженное лицо своего патрона.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я побаиваюсь, майстер. Очень здесь неспокойно.
— Трус! Это, пожалуй, все.
— Яволь, майстер.
— Впрочем, какой ты немец? Я позабыл, что судьба рейха — это еще не твоя судьба. А ну-ка посмотри мне в глаза. Та тоже клялась в верности.
Риц выхватил бинокль из рук переводчика, и снова в перекрестье линз возникла панорама боя. Солдаты поднимались в атаку. В окнах здания сверкали вспышки. На талом снегу чернели трупы. Рица передернуло. Проклятая баба под носом у властей вооружила отряд красных. Позор!
Из-за угла выкатили орудие. Пронесся бронетранспортер. Перестрелка усилилась. Кажется, стреляют и в городе? Неужто придется уйти, так и не повесив предательницу?
Внезапно из калитки выбежал мальчуган в больших башмаках и кепочке, но, увидев военных, в испуге подался обратно. Риц, выхватив парабеллум, выстрелил ему вдогонку. Ромуальд усмехнулся.
— Ты что-то хотел сказать? — спросил Риц.
— Да, майстер. Я вспомнил, что у фрау трое вот таких. Вы знали об этом?
Риц посмотрел на переводчика и присвистнул:
— Поехали, что ли...
Они сели в зеленую машину Рица и поехали в гестапо. Ботте был, как всегда, подтянут и чисто выбрит. Его как будто и не касалось то, что происходило на маслозаводе.
— Чепуха, — ответил он на замечание Рица. — Прыщик.
— Нарыв, — поправил его начальник жандармерии. — Его вскрывают, чтобы избегнуть заражения.
— И профилактика, между прочим, не помогла, — Ботте улыбнулся. — Марта, если помните, подписала документ и с тем самым документом сходила кое-куда... Вот это бабенка, ничего не скажешь!..
Риц помолчал, с любопытством разглядывая Ботте.
— Вы жили с ней? — неожиданно спросил он. Ботте усмехнулся: — Это не просто.
— Меня удивляют, если хотите знать, ваши восторги. Не иначе как эта тварь доставила вам удовольствие. На окраине города гибнут немецкие солдаты из-за нашей с вами глупости... Вот что! — Риц не скрывал гнева. — Она была в наших руках... и мы не смогли...
Ботте выпрямился, отчего показался Рицу выше, чем обычно.
— На войне всегда кто-то кого-то подставляет. Вы не заметили, Риц? Категория «глупость», «тупость» и... как вы еще сказали там... все они на войне уступают место необходимости, сформулированной в приказе. Мы с вами тоже можем погибнуть совершенно просто, и ни я, ни вы не попытаемся обвинить в этом нашего фюрера... который тоже подставил... э... э... вот и меня, и вас... и всю нацию...
— Менее всего я полагал услышать подобные слова от вас, господин Ботте. Что это значит?
Риц чувствовал себя единственным представителем фюрера. Уж не заболел ли он манией круговой измены? Подозрительность и страх уже давно гостят в его кабинете, где окна с некоторых пор снова стали маскировать: советские самолеты.
Ботте не сдержал хохота. Плюгавчик Риц изволил усомниться в нем, поставленном фюрером над такими олухами, как Риц, для охраны государства и партии, черт возьми.
Рица смутила самоуверенность Бочте. У них были не плохие отношения, они делали одно дело. Ботте был старше, опытнее.
— Нечего смеяться, господин Ботте, — наконец проговорил Риц. — Я только что оттуда и сам видел... видел, как гибнут наши. Это невесело, право... И я чувствую вину... потому что мы с вами...
— Вы что-то хотели мне сказать, господин Риц? Вы, не сомневаюсь, приехали с важным делом. Я не ошибся?
На какое-то мгновение Риц смешался. Он никогда не достигнет вершин Ботте.
— Так точно. Нам надо действовать сообща. Враг рейха свое получат. На каждый удар надо ответить двойным, тройным контрударом. Дело нашей чести — задержать Марту Трауш. Все это накладки идиота и ловеласа Лехлера. Такие, как он, легко предают нацию.
— Ближе к делу, Риц.
— У Трауш трое детей, господин Ботте...
Начальник гестапо усмехнулся — Риц опоздал. Дело в том, что уже арестована девчонка, обслуживавшая Марту. Соседи кое-что показывают. Тысяча марок за голову фрау и ее детей. Портрет на плакате. Печатается тираж!
— Извините, господин Ботте, — взволнованно сказал Риц. — Я подумал...
— Ничего, случается по молодости. Сегодня после обеда, я думаю, все будет в порядке и там, на маслозаводе и здесь, в гестапо. Ей развяжут язык. Приходите.
5
Татьяна и не подумала, что все это всерьез. Полицай остановивший ее, заигрывал, допытывался, откуда да куда, под выстрелами все же небезопасно. Может, проводить домой? Нынче самый раз погреться. Холодно, хоть весна прямо-таки на носу. Приглашай, не стесняйся, девочка. Сейчас одной плохо, тоска заест, а ты, видать, с характером.
Она попыталась отмолчаться и уйти — пристает, подлец, как к гулящей, — но полицай грубо схватил ее за руку:
— Следовать за мной... Ты арестована. Понятно?
Сердце ожег страх: а вдруг ее выследили?
Она поднялась на рассвете с выстрелами. Неужто наши? Одела малышей. Зоя звала маму. Клара затеряла чулок, пришлось сунуть в валенок босую ножку.
… В камере было тесно. Под самым потолком — маленькое окно, забранное решеткой.
Вскоре Татьяна догадалась, что взяли ее не случайно, а по сигналу следователя Одудько, который давно охотился за Мартой и ее друзьями. Надвигалось что-то страшное.
К счастью, Риц не узнал в Татьяне молочницу, схваченную однажды его людьми. Он скучающе присутствовал при допросе и вовсе не проявлял жестокости.
