смраде в весе прибавляет», — вспыхнул он неожиданно. — «А у нас в деревне и свиней-то не было. Я только в армии на второй год службы после сержантского звания свинину попробовал. Хороша еда, да не часто ею баловали. А у вас как?» — с какой-то грустью спросил первый . — «А в нашем доме лишь птица была. Да отец рыбу с реки таскал, правда, чаще не рыбу, а рыбешку. А если кто скотину или свиней забивал, то везли прямо на рынок в Вологду. Наличку хотелось видеть. Других-то источников нет. Я и в армии ее не попробовал. А сейчас, когда мясо ем, то без понятия, от кого оно. А зачем интересоваться? Я ведь на вкус не смотрю, кусками заглатываю. Мне что картошка, что мясо, что макароны, что гречка — все на один вкус. Мне бы желудок утихомирить, чтобы песни не пел. А то с голодухи иногда так забурлит, что тошно становится». Он обернулся к Дыгало: «А ты, бомж бесполезный, торопись, нам еще парочку таких беспаспортных оборванцев для плана в отделение доставить надо. Давай, давай, поторапливайся. Тебе-то на нарах спать все лучше, чем в навозной канаве…» — «Где они в Москве только помойки находят? — удивился первый . — Вроде в городе все цивильно, а от этого такая жуткая вонь…» — «Давно известно, свинья свою лужу всегда найдет!» — поддакнул второй .
У входа в отделение милиции стояли несколько офицеров. Они смотрели друг на друга отсутствующими взглядами, казалось, ничего, кроме злобного безразличия, не испытывая. Когда двое постовых подвели задержанного, один из офицеров, с красной повязкой на рукаве кителя, мрачо заметил: «Что за гадкое чудовище вы доставили? Несет как из помойной ямы. Этого чумазого я в отделение не пущу». — «Что ж нам с ним делать? При нем никаких документов. А согласно поставленной перед дежурством задаче…» — «Брось, сержант, говорю, не пущу, — с досадой бросил офицер. — Точка! Ты хочешь, чтобы у нас тут все дерьмом пропахло? Начальник и вас, и меня прогонит к едрени фени! Столько денег вложили в ремонт. А женский коллектив? Разнесет меня на куски как изверга. На свои крема и парфюмернию они тратят две трети зарплаты. Не пущу!» — «А без приказа его отпустить мы не имеем права! Прикажите — и пусть опять шагает себе в яму!» — предложил первый . — «Тогда берите швабру, щетку, ведро воды, жидкость для мытья, заведите его за угол и мойте. Когда просохнет, передам его дознавателю. Не раньше. Убирайте его! Да побыстрее!» — раздраженно прокричал дежурный. «Как приятно слышать, что человек для них ничто. Ноль, дурнопахнущая материя, — пронеслось в голове у Дыгало. — Я готов поклясться, что на всю жизнь останусь ярым противником всего человеческого!» — «Пошел, пошел за угол», — второй прикладом подтолкнул Виктора Петровича. «Искал воду, чтобы помыться. Сейчас станут драить меня шваброй. Любопытно! Я для них — пол загаженного туалета! Заваленный нечистотами унитаз. Среди гомо сапиенсов каждый может считать другого кем угодно — от куска дерьма до слитка золота. Но чаще всего на устах все же дерьмо! Унизить ближнего, оскорбить — это так по-людски! Браво! Меня и эта их манера воодушевляет на радикальный поступок!» — подумал молодой человек и покорно завернул куда ему указали.
Второй поставил Калашникова к стенке здания, на дуло повесил фуражку, засучил рукава форменной рубахи, подвернул брюки и вошел в здание. Первый остался с задержанным. «Тебя теперь мыть придется. Или сам справишься?» Дыгало не ответил. А молчание раздражало сотрудника правопорядка. «Я так и думал, преступники все лентяи. По нашей ориентировке ты похож на вора мобильных телефонов, грабящего одиноких женщин. После стирки следователь тобой займется. На два-три года пойдешь в колонию. Как, а?» — с издевкой спросил он. Виктор Петрович промолчал. Тут появился второй с полным набором уборочного снаряжения. В ведре было разведено моющее средство. «У нас мало времени, — бросил он первому. — Нам велели идти к Думе. Там намечается какая-то ночная акция. Эй, сука, закрывай глаза! — с ненавистью гаркнул он на Виктора. Второй, не мешкая, намочил швабру в ведре и начал с головы. Потом перешел на одежду, брюки, ботинки. Он тер молодого человека очень старательно, как матросы драят палубу. Временами впадал в раж. То три минуты тер левое ухо, безудержно хохоча. То истязал дыгаловский зад, то нос. Дыгало все было нипочем. «Может, он захотел мозги мне промыть? — презрительно думал архитектор. — Чтобы любовь к человечеству проснуласт! Напрасный труд! У тебя ничего не выйдет! Впрочем, они как-будто знают о моих планах. Моют прямо как перед смертью! Поэтому меня эта церемония нисколько не раздражает. Я бы сказал, даже немного веселит». — «Ну, что сержант, по-моему, все о, кей! Мы его выскоблили как в стиральной машине. Я подпишу ордер на задержание и сдам дежурному. А потом двинем к Думе. Демонстранты обычно чистые… Надеюсь, ночью не придется работать со шваброй». — «Вы подождите, пока он высохнет! — нахмурился помощник дежурного. — У меня лишних людей нет, чтобы его на просушке охранять!» — «Это твои проблемы, мы вам задержанного сдали. А теперь у нас задача охранять Думу. Ты понимаешь, какое это поручение? — усмехнулся первый . — Так что пока!» — «Постой, а где задержанный?» — «Весь мокрый стоит за углом офиса». — «Как он, не сбежит?» — «Бог знает, вроде смирный, только к нам он уже никакого отношения не имеет. Мы сдали задержанного! И ушли!» Помощник дежурного выбежал за угол. У замызганной скамейки одиноко стоял молодой человек. С него стекала вода, пузырьки мыльной пены бесшумно лопались в теплом вечернем воздухе. — «Сколько тебе еще сохнуть?» — строго спросил помощник дежурного. Виктор Петрович не ответил. «Как минимум часа два, — прикинул милиционер. — Пусть сохнет, куда денется. Забор, правда, невысокий…» — «Обещаешь, что не сбежишь? — опять обратился, повысив голос к Дыгало. — Ведь все равно поймаем. Тогда тебе башку разобьют… Вроде спокойный, даже какой-то контуженый».
В этот момент раздался резкий телефонный звонок. Помощник дежурного побежал в офис. На ходу он показал Дыгало сжатый кулак. «Что мне твой кулак, дуралей, — мелькнуло в голове у молодого человека. — Вот скоро я покажу вам всем свой кулачище! Тогда поймешь, что такое страх!» Виктор Петрович постоял немного, пообсох. Он решительно ничего не понимал. Кто он? Арестованный, задержанный, свидетель какого-то преступления, жертва милицейского беспредела? «Чего мне опасаться, кого-то ждать? Пойду-ка я по своему маршруту. Спасибо, что помыли. Дел у меня по горло, многое надо успеть. Недоволен я, что затягивается реализация моего генерального плана …»
После этого он медленно пошел со двора. Перед входом в отделение милиции было пусто. Не останавливаясь, молодой человек поплелся дальше, хлюпая мокрыми башмаками. История с милицией не задела воображение Дыгало. Так бесследно проходят сонные грезы. Молча, даже без надоедливого внутреннего голоса, глядя куда-то вперед, он двигался дальше. Направлялся Виктор Петрович на Ярославский вокзал. Его интересовал поезд номер 42 «Москва — Воркута». Одна-единственная мысль, касающаяся главной цели, владела сейчас его сознание. Впрочем, в последние дни она мучила его постоянно, и, похоже, он решился на что-то основательно. «Я с таким наслаждением представляю выполнение своей сверхзадачи, — думал Виктор Петрович, — что, кроме мыслей о безумной спешке, в голове ничего нет». С трудом он сунул руку в карман брюк и вытащил промокшие купюры. Архитектор пересчитал их. Его капитал составлял четыре тысячи семьсот рублей. Он не стал больше опускать их в карман, а оставил в руках, в надежде, что они быстрее высохнут. «Для задуманного плана этого предостаточно, — мелькнуло у него в голове. — В метро много милиции. В таком экзотическом виде меня обязательно опять задержат. Потеряю всемя. А пора уже все заканчивать. Ох, как пора! Я уверен, что моя задумка не по плечу человеку… Справлюсь ли я?»
Чтобы избежать неприятностей Дыгало к площади трех вокзалов решил идти пешком. Прошел по Тверской до бульвара, свернул после Елисейского направо, спустился к Трубной площади, поднялся до Сретенки, прошел еще дальше, а у Тургеневской свернул налево и вышел к Садовому кольцу. Уже почти полностью высохший, он сбежал в подземный переход, выскочил на улицу Маши Порываевой и через час пути дошел до Ярославского вокзала. Поезд уходил через полтора часа. Без паспорта молодая кассирша вначале билет не выдавала, так что Виктор Петрович вынужден был предложить ей триста рублей за «неудобства и собственную плохую память». Вопрос быстро решился. Билет до станции Усинск в вагоне третьего класса за 1110 рублей был приобретен. По просьбе молодого человека ему дали последнюю третью полку. В дорогу он купил бананы, буханку хлеба, несколько бутылок минеральной воды и в назначенное время подошел к своему одиннадцатому вагону. Вагон был прицепной, шедший на Усинск после Печоры. Эта станция была тупиковая. При посадке уже проводник опять потребовал предъявить паспорт. Пришлось выкладывать еще триста рублей на бутылку. Только после магарыча тот улыбнулся, погладил свою униформу, сторублевками несколько раз провел по носу, словно принюхиваясь, после чего аккуратно вложил
