Я

да, именно с этого необходимо начать! На следующий день я проснулся с твердым желанием приступить к своей главной работе. Это желание было давним, но, честно говоря, я ранее не совсем понимал, с чего именно начинать. Во что вбить первый гвоздь? И тут совершенно неожиданная идея пришла мне на ум: необходимо судебное расследование, в котором будут проанализированы все «за» и «против». Но для чего это делать, тут же испуганно спросил я себя, если вся программа опутивливания человеков заложена лишь в моем сознании? Кто же выступит истцом, если об этом никто не знает и знать не может? А я им сам и окажусь — под псевдонимом и в человеческом обличье. А адвокатом? Я сам им буду — в адвокатской мантии. А прокурором? Я напялю на себя форму прокурора с погонами. А судьей? Я сам, в седом с кудряшками парике, опущусь в кресло с высокой спинкой. Но кто будет свидетелем? Я сам стану участковым, подглядывающим в замочную скважину за всеми событиями. А кто будет обвиняемым? Опять же я сам, в китайском костюме и вьетнамской обуви! Когда начнется процесс? Немедленно! Вот подмету в последний раз улицы, переоденусь — и моя берлога в Староваганьковском переулке станет местом судилища. Все шестеро участников вдруг зааплодировали, заулыбались, сладко зачмокали, как будто только и ждали этого решения. Кажется, они вовсе забыли, что существуют лишь в моем воображении. Вот те на! Оберни плод воображения в человеков — тут же они начинают о своих особых правах заявлять. Но Василий Караманов найдет на вас управу! Я был уверен, что для моего исследования необходим правовой статус. Для принятия окончательной концепции — решение суда! Для смелых решительных действий — приговор! Чтобы никто никогда не посмел меня назвать выскочкой! Мол, придумал черт знает что и неистовствует с вариантами мутаций, скрещивая абсурдное, смешивая несовместимое, сливая в единый коктейль зловонное и благоухающее, чистейшее и заразное. Я даже стал быстрее убирать улицы, чтобы немедля выйти на суд. Надо было спешить. Все стало наконец понятно, все выстроилось в логическую линию, и сознание успокоилось. Прежние поиски собственного Я обрели, казалось, покой, в котором я так нуждался с самого детства. Я торопился на суд, но чувствовал себя совершенно спокойно. Я был уверен, что сегодняшний день завершит мои мучительные искания, даст мощный импульс к развитию дела всей моей жизни. Пусть никто не сомневается: мне, обвиняемому, есть что сказать! Но я готов был слышать и упреки. Даже обвинения. Я вбежал в свой сарай, быстро разделся, над умывальником помыл лицо и руки, надел свежую рубашку, костюм, причесал свои рыжие волосы и громко, торжественно объявил: «Встать! Суд идет!» Все повскакивали со своих мест. С этого мгновения я уже всем своим существом принадлежал судебному процессу. Я верил, что для вопрошающих и отвечающих есть только одна единица измерения — поток мутаций. Выравнивается генная архитектура — и все правовые и морально-этические составляющие навсегда тонут в сознании. Прокурор лениво приподнялся, зевнул, опять уселся на стул и продолжил читать журнал «Красная площадь». Судья, устроившись в кресле с высокой спинкой, первым взял слово: «Уважаемые господа! Сегодня в нашем суде слушается дело по иску гражданина России Ивана Спесивцева к гражданину России Василию Караманову. Предмет иска: в суд поступило заявление от истца, Ивана Спесивцева, в котором он утверждает, что господин Караманов Василий самостоятельно, не имея на эту деятельность государственной лицензии, проводит опыты по генетическому изменению человека. Что противоречит российскому законодательству». «Что за псевдоним — Спесивцев? Мог бы что-нибудь получше придумать», — мелькнуло у меня в голове. «В этой связи суд считает необходимым, — продолжал судья, — выслушать стороны по существу вопроса. Пожалуйста, господин Спесивцев, вам слово». Я смотрел на руки судьи, двигающие по зеленому сукну стола лупу на длинной костяной ручке, и старался верить в разум моих незамысловатых кузенов. Но истец выглядел весьма озадаченно. Он как две капли воды походил на вздорного столичного чиновника. Того самого бюрократа, который властвует над всем российским бытом. Его бегающий взгляд выдавал мздоимца, еще не определившегося, на чем же тут можно заработать. Впрочем, он долго не рассусоливал: видимо, нащупал жилу, приободрился и начал прямо по существу: «Я располагаю данными, что Василий Караманов с самого раннего детства возненавидел людей, неизвестно по каким причинам стал считать себя сверхсуществом, которое назвал “путивльцем”, или cosmicus, и всю свою жизнь посвятил поискам мутационных формул, чтобы, не запрашивая разрешения российского Правительства, приступить к изменению генетической модели наших сограждан. В своей частной лаборатории в Староваганьковском переулке в самое ближайшее время господин Караманов хочет придать этому процессу интенсивную динамику. Я как субъект российского права категорически против этого амбициозного псевдонаучного покушения на человека. Прошу суд запретить господину Караманову заниматься вмешательством в генную структуру людей. Для этого в России имеются многочисленные научные центры: Институт биологии гена имени Вавилова и Институт общей генетики РАН РФ, Институт генетики и селекции микроорганизмов, другие исследовательские учреждения. Ну что нового в генетике могут дать нам изыскания старательного московского дворника? Провинциала без среднего даже образования? Все, чем он хочет заниматься, смертельно для нас. Повторяю: смертельно, господа! Лучше пусть дальше метет свою территорию. Моет полы в музее Валентина Серова. Там проку от него куда больше. Он уже освоил профессию, наловчился, приобрел стаж, получает премиальные. Его в отпуск надо отправить. Пусть едет в Анапу. Морской воздух быстро проветрит замусоренные мозги. Это как сапожник без сапог, так и дворник с мусором в голове! — В этом месте истец рассмеялся — дескать, удачное сравнение придумал! — Отпуск даже положен по трудовому законодательству. А он его нарушает. За все годы работы уборщиком он ни разу отпуском не воспользовался. Надо оштрафовать музей! За нарушение закона каждый субъект хозяйствования обязан платить. А ему после отдыха надо возвращаться на свою работу, жениться, купить квартиру, растить детей, и пусть живет себе, как приличный человек. Требую запретить ему даже думать об этом совершенно дурацком, античеловеческом проекте. Он что же, вздумал смеяться над нами ? И кто? Дворник? Таких чудаков в нашей России полным-полно. Все прекрасно знают, что дурак — он и есть слабоумный, какого бы толку ни была его причуда. Они все заканчивают жизнь или тюрьмой, или тяжелейшим алкоголизмом, или неизлечимым психическим расстройством. Ваша честь! Я вместе с вами хочу спасти скромного, безобидного человека и хорошего работника от порочной, взбалмошной идеи. Впрочем, дай ему волю, обеспечь правовым полем — ведь удавит всех! Не пожалеет ни детей, ни стариков! Если мое глубокое убеждение стоит вашего внимания, господин судья, то я заявляю: Караманов чрезвычайно опасен для российского общества. Требую наложить судебный запрет на его исследования. У меня все, я закончил». Воцарилась тишина. Казалось, каждый перебирал в памяти свои самые убедительные аргументы. Они больше походили на персонажей романов Льва Толстого и Михаила Булгакова, чем на плод моего воображения. Прокурор, оглядываясь по сторонам, старательно, даже как-то настойчиво смахивал с пиджака перхоть и ковырялся пальцем в ухе. Адвокат прилежно, тщательно выводя каждую букву, записывал в блокнот, видимо, текст выступления или редактировал реплики, которые хотел бросить в лицо участникам процесса, при этом глядя на них с нескрываемой злобой. Милиционер, напротив, томно закрыл глаза, явно показывая, что испытывает самые приятные ощущения. Казалось, что все происходящее на суде его не касается. Но это было неправдой: правая рука участкового находилась под столом, он сложил дулю и направил ее в сторону адвоката. Судья, щелкая указательным пальцем по левой щеке, раздумывал. Он старался казаться спокойным и мудрым, как и подобает первому лицу в суде, и в основном молчал. Его скучная мина настораживала меня. «Неужели он не понимает, какой вулкан бушует в моем сознании!» Наконец, он бросил на меня острый взгляд, как бы опомнился и заявил: «Слово предоставляется обвиняемому. Прошу вас, господин Караманов. Что скажете по существу предмета иска?» — «Ваша честь, начну с главного: я не скрываю ни от суда, ни от российской общественности, что уже давно вынашиваю идею скорейшего генетического изменения человеков. На то есть у меня множество причин». — «Вы не имеете никакого права говорить как Господь Бог или Президент страны! Вы дворник, Караманов! Я протестую! Обвиняемый не имеет права делать такого рода заявления — что, дескать, у него есть причины изменить род человеческий. Подобные публичные высказывания можно расценить как оскорбление суда!» — прервал меня прокурор. «Ваша честь, — вскочил адвокат, — или мы дадим господину Караманову возможность высказаться, чтобы провести судебное расследование, или ничего не поймем в этом запутанном деле». — «Согласен! — сказал судья. — Обвиняемый, продолжайте». Я взглянул в сторону милиционера: из-под стола по-прежнему глядела на адвоката пухлая дуля. «Что он хочет этим сказать? — подумал я. — Впрочем, посмотрим, процесс только начался». Перед выступлением мне хотелось собраться с мыслями. В моей голове мелькали тысячи самых экспрессивных выдумок, одна озорней другой, но разум просматривал их беспристрастно, как опытный режиссер — отснятые кадры, тут же бракуя ненужное и сохраняя полезное. Поэтому я был холоден в мыслях