свободному обращению к Вору. Нельзя отпугивать от нас молодых, ещё не полностью понимающих наши ценности, но интересующихся арестантов, мы должны разъяснять им наше отношение к Общему, смысл и значение Воровского Хода, нужно давать возможность исправить допущенные ошибки. Нет проступка в том, чтобы привлекать, в наших целях, к нашим делам представителей администрации тюрем, лагерей и охраны, и даже самих мусоров из руководящего состава, независимо от их звания. Наоборот, надо всячески привлекать их к решению наших проблем, по возможности использовать всемерно любого их них. Напоминаем, что нет и не может быть половых наказаний, наказания хуем — не существует. В игре всегда придерживайтесь установленной нормы. Предел игры в долг — 200 долларов. Выше планки играть запрещается. Не должно быть злоупотреблений отравой при решении серьёзных вопросов. Смотрящим за положением следует обратить внимание всех арестантов на должное отношение к хлебу, за надругательство над хлебом — спрос. Призываем всех Порядочных Арестантов содействовать Общему Благу пребывающих на Кресте. Помните: больница — святое место. Память безвременно ушедшим от нас на Кресте!
Далее следовал длинный список подписавших Прогон Воров в законе с различных централов и этапов.
— Оставь у себя экземпляр. Спрячь в баул получше.Если перекинут в другую хату, можно будет передать другим, — посоветовал Володя.
Нет, с этим я спешить не стану. Во-первых, не моя стихия, и любить её мне не за что. Во-вторых, ещё один удар по позвоночнику — и я инвалид, в лучшем случае. Впрочем если по голове, то, наверно, тоже. Кроме упорства, есть пределы прочности материала. Так что храни свой прогон у себя.
— Зачем рисковать лишний раз, если в каждом бауле будет по прогону. Когда перекинут в другую хату, тогда и возьму.
— Можешь не успеть. Или я буду на вызове.
— Во-первых, успею. А если тебя в хате не будет, то у Щёлковского возьму, у него же есть копия.
Настаивать Володя не стал. Обоснованный и решительный ответ сомнению не подвергается. В чем-то, самую малость, я Вову разочаровал, зачем-то ему хотелось, чтобы прогон был у меня, может для шмона грядущего?.. Правда и ложь в тюрьме, как и на воле, идут взявшись за руки, редко кто рискует их разомкнуть, почти все гнусные дела творятся под высоким знаменем идеологии: воровской, советской, мусорской или какой-нибудь ещё, не менее возвышенной и безусловно самой человечной. Хорошее, так называемое доброе дело не может быть результатом воззрений, а только проявлением внутреннего существа. Взгляни свободно, и не надо теорий, сразу увидишь, каков он есть на самом деле, человек. Можно годами обжигаться на людях, пытаться различить — и не различать, но вот тюрьма: заходит в камеру арестант, и даже говорить с ним не обязательно: он ясен весь. Этот тюремный феномен известен давно, недаром придумали в интересах следствия пользоваться услугами самих арестованных. Другое дело — доказательства. Но это следствию не страшно, много существует в русской тюрьме способов доказательства, а перебравши их по очереди, глядишь, товарищ следователь, уже и имеешь ты королеву всех доказательств — при-знание обвиняемого. На дыбу, конечно, не подвесят (нету дыбы), но к водопроводной трубе на наручниках — могут (видел я шрамы на запястьях, у того же Левы Бакинского), кнутами тоже бить не станут (нету кнутов), но резиновые дубинки, ласково именуемые дубинал-натрием, — тоже хорошее снотворное; нет, не дождётесь нарушения прав человека (нет таких прав), не вобьют вам клин в испанский сапожок, не беспокойтесь, всего-навсего зажмут аккуратно пальцы в ящике стола, за которым кум угощает чаем твоего следователя, да полиэтиленовый пакет на голову — не бойтесь, не насмерть — на время, чтоб оценил и понял: бесплатно кислородом дышишь; а уж пытки электрическим током только самые безбашенные мусора допускают, и то редко (я сам всего лишь от четверых прошедших через это слышал, да и выдумщики они, наверно! Как и сам я выдумщик этих правдивых, но никак не возможных в наше просвещённое время историй). Есть ещё разные мелочи, например нечеловеческие условия содержания под стражей. — «Но это уже и не пытка — просто испытание. И что такое „нечеловеческие“ — живут же арестанты, и почти все выживают» — так скажет любой следователь. — «Просто — это жопа, — ответит ему арестант. — Конечно, нет, не будет и быть не может прощения российскому менту, только последняя мразь может принять этот облик. Нет, положительно, никакой возможности не согласиться с утверждением „всех ментов в гробы“. Если же найдётся хороший мент, то и гроб для него тоже может быть хорошим».
«Где факты?!» — спросит возмущённый читатель. Отвечу уклончиво, на правах автора лирического отступления: «Да там. Где каждый четвёртый россиянин. Где все мы творим свою жизнь по своему разумению. Россия — странная страна…»
Глава 15.
АДВОКАТ
— Павлов! На вызов!
Обыскав на продоле, вертухай повёл меня куда-то по тюрьме тихими коридорами, озирающимися огромными металлическими дверями, за которыми не слышно ровным счётом ничего; на некоторых наклеены бумажки с надписями: «строгий карантин — гепатит», «строгий карантин — менингит», «ВИЧ», мимо таких идти жутко. Но и без них не радостно: будут ли бить, предстоят пытки или обойдётся. Не отстать бы от вертуха. Этот, как молодой козлик, скачет по этажам, как бы в забаву хлопая дверьми и стуча ключами по всему железному. Заперли в маленький тёмный бокс, можно только сидеть или стоять, последнее лучше: слишком негигиеничный боксик. А ещё могут запереть в «стакан», в нем можно только стоять, похуже карцера будет, но в него редко больше чем на сутки запирают. Стакан хорошо воспи— тывает терпение. Нетерпеливому в тюрьме вообще трудно, терпение на грани равнодушия неизменно потребуется арестанту, чтобы не сойти с ума, не быть избитым до смерти, не разбить в отчаянье о тормоза голову, не потерять окончательно человеческое достоинство. Окончательно — потому что тюрьма лишает любых прав, кроме одного — попробовать это пережить, и с достоинством человеческим получается как-то относительно.
После бокса свет режет глаза. Привели в коридор с обычными, дверями, некоторые из которых приоткрыты, чего, кажется, уже и не бывает. Посередине за столом дежурная тётенька. Следственный корпус. Здесь встречаются с адвокатами, которые, как правило, хорошо одетые, сытые и уверенные, холёные и спокойные, поджидают своих клиентов здесь же. Мы же проходим куда-то насквозь, наверх, в небольшой коридор. Робко постучавшись, вертухай так же робко сообщил, что вот, мол, Павлова привёл, примут или подождать. Небольшой ка-бинет, за окном с белой решёткой виден жилой дом. Окно висит на стене, как картина, символизирующая притягательность и недоступность нормальной жизни. Мне предложен стул посреди комнаты, а за столом двое в костюмах и галстуках, оба сосредоточенно листают бумаги, делая пометки.
— Так вот как Вы выглядите, Алексей Николаевич. Совсем неплохо. Я думал, Вы гораздо старше. Я — следователь Генеральной прокуратуры Ионычев Вениамин Петрович. У нас начинается с Вами интенсивная работа: допросы, множество очных ставок, экспертизы. Все это потребуется для оформления доказательств Вашей виновности, которая у нас не вызывает сомнения. У Вашей жены есть подруга Нина?
— Я не женат.
— Но Вы же знаете, кого я имею в виду.
— У того, кого Вы имеете в виду, вполне возможно есть подруга Нина.
— И она могла обратиться к помощи адвоката для Вас?
— Не исключено.
— Дело в том, что в делопроизводство по уголовному делу, в котором Вы являетесь главным обвиняемым, вмешался адвокат, к которому Вы не обращались, — Ионычев, как бычок, повёл головой. — И Вы, Алексей Николаевич, не возражаете против его участия?
— А сколько я имею право иметь адвокатов?
— Вопросы, гражданин Павлов, буду задавать я. От Вас требуются только ответы.
— Теперь, — вступил в разговор второй в костюме, — я полагаю, Вы дадите нам возможность побеседовать вдвоём?
— Алексей Николаевич, это Ваш адвокат — Косуля Александр Яковлевич, — с сожалением отозвался Ионычев и вышел из кабинета.
— Алексей, тебе привет от человека с Бермуд.
Этого можно было ожидать меньше всего. Сколько лет прошло. Обвинение, предъявленное мне, если и
