— Я говорю улыбнись. Пошире. Чтобы я тебе лицо не попортил.
— Ну ты даешь! — оскалился пленник. — Ты думаешь, я вот так сейчас с испугу все тебе и выложу? За кого ты меня принимаешь?
— За того, кто ты есть, — сказал Сан Саныч и без дополнительного предупреждения и почти без замаха ударил его в приоткрытые зубы рукоятью пистолета.
Пленник взвыл, выплюнул на земляной пол кровь и четыре выбитых зуба.
— Ты так ничего и не понял, — сказал Сан Саныч. — Мне надо знать, где прячут заложников. Очень надо. И я узнаю. Выбора у тебя нет!
На этот раз «язык» смотрел на Сан Саныча с ужасом.
Полковник добился того, чего хотел. Его стали принимать всерьез. Кровь во рту и сквозняк от четырех свежих дыр в верхней челюсти лучше всяких слов подтверждали серьезность намерений неизвестного фронтового разведчика. Старик не пугал. Старик бил. И, значит, мог убить. И в землю закопать, и надпись написать.
— Место?
— Я знаю очень мало.
Сан Саныч поднял пистолет, развернул его рукоятью к лицу противника.
— Двадцать седьмой километр северного шоссе. Поворот влево. Метров восемьсот. Там забор. За ним заброшенный пионерский лагерь.
— Рисуй план.
— Ничего рисовать не буду! Ты что, не понимаешь? Одно дело, что я тебе с глазу на глаз сказал. Совсем другое — план. План — это улика. Вещественное доказательство. До-ка-за-тель-ство! Они же меня вычислят и голову снимут!
— План!
— Пойми. Если я его нарисую, я все равно подохну. Хоть так, хоть так. Но и ты тоже подохнешь. Они же и тебя по этой бумажке прихватят.
— План!
— Ну что за упрямый старикан. У тебя что, извилин в голове не хватает? Ну хочешь, я тебе все подробно опишу. Словами. По сантиметру.
— Мне рисунок нужен, а не твои россказни.
— Ну не могу я. Не могу! Хоть убей.
— Это твое последнее слово?
— Последнее.
Сан Саныч взвел затвор пистолета и направил дуло в колено пленнику.
— Ты что, стрелять будешь? — отшатнулся тот.
— Буду!
— Но это же нарушение процессуально-правовых норм. Это же самосуд!
— Это война. И объявил ее не я.
— Ты не посмеешь!
— Посмею. Мне жизни близких моих друзей важнее десяти ваших.
Сан Саныч прижал дуло пистолета к ноге.
— План. Последний раз спрашиваю.
— Козел вонючий…
Сан Саныч нажал на курок. Выстрел хлопнул негромко. Как новогодняя хлопушка. Пленный взвыл в полную глотку. Полковник еле успел прикрыть ему ладонью рот.
— Падла! Что ж ты делаешь!
— Воюю. План!
И Сан Саныч переместил пистолет с колена под живот упорствующего врага.
— Через тридцать секунд я стреляю.
Пленник на мгновение даже забыл о боли. Округлив глаза, он смотрел на вороненое дуло, прижатое к его мужскому достоинству. Теперь он знал — старик выстрелит. Старик держит свое слово.
Сан Саныч внимательно наблюдал за секундной стрелкой, бегущей по циферблату часов. Она отсчитала уже двадцать пять секунд.
— Твое решение? Рисуешь план или нет?.. — и еще сильнее вдавил дуло.
— Бумагу давай! — отчаянно заорал пленник. Местоположение заложников было установлено.
— Здесь ворота, здесь основной корпус, здесь бывший медпункт. Туалет. Кухня. Гараж. Здесь и здесь обычно находятся наблюдатели…
Сан Саныч забинтовал пленнику рану. Влил ему в рот сто граммов водки. Закуску не предлагал. Тому кусать было нечем.
— Ты парень ничего. Только немножко глупый. И запутавшийся. Но это пройдет. Со временем.
— Что ты сделаешь со мной дальше?
— Убивать не буду. Можешь не бояться. Мне твоя жизнь не нужна. Мне нужен был только план.
— Ты оставишь меня здесь?
— Нет, отправлю в Баден-Баден на курортное лечение.
— Но я же истеку кровью. Я же умру!
— Не истечешь. Это я тебе как специалист говорю. Я знаешь, сколько таких ран на своем веку видел? И никто не умирал. Ты, главное, меньше ходи. Чтобы инфекцию не занести. Тебе движение противопоказано. Больше лежи и сиди. А на досуге поразмысли о своем моральном облике и общественном долге. Очень это полезно. Раньше-то, поди, досуга не было? Одни заботы — стрельба, мордобой да водка. С утра до вечера. А теперь совсем другое дело. Так что считай, тебе представилась уникальная возможность.
На случай, если удумаешь чего полезного, например, вдруг раскаешься, захочешь с прокурором или архиепископом в переписку вступить на предмет спасения души и тела — оставляю тебе бумагу и ручку. Пиши. Только не тяни, а то керосина в лампе только на шесть часов осталось.
Через денек-другой я к тебе наведаюсь. Обещаю. Если, конечно, ты в плане случайно чего не напутал. По невнимательности. Если напутал — тогда не обессудь. Тогда не вернусь. Не смогу. Тогда мы в другом месте встретимся. И еще тебе обещаю похлопотать, чтобы тебе эти дни зачислили в срок предварительного заключения. Все меньше сидеть, хоть даже на денек. Так что ты можешь считать, что твоя отсидка уже началась. Ну, бывай, что ли?
— Я там, кажется, одну дверь нарисовать позабыл.
— Одну?
— И еще дыру в заборе. Ты посмотри в плане.
— Ну вот, видишь, а говорил, память плохая. Говорил, мало знаешь. Очень даже немало. Ровно столько, сколько нужно!
Глава 13
— Ну и что ты этим хочешь сказать? — спросили друзья-ветераны, собравшиеся на очередное оперативное совещание.
— Только то, что я сказал. Что на двадцать седьмом километре северного шоссе находятся интересующие нас лица, — ответил Полковник.
Он специально не сказал «заложники», чтобы не травмировать лишний раз Семена.
— Ты уверен в этом?
— Я уверен только в том, что в данную минуту сижу задницей на этом вот стуле. И даже не могу со стопроцентной уверенностью утверждать, что буду сидеть на нем через мгновение.
— Хорошо. Что ты предлагаешь?
— Ничего. Я только сообщил вновь установленные факты, которые могут помочь делу.
— Откуда узнал про лагерь?
