— А если вдруг…
— «Если вдруг» — приходите еще раз. До свидания.
— Спасибо, — поблагодарила женщина врача. — И вам спасибо, — повернулась к молчаливо наблюдавшему прием еще одному врачу.
— Не за что. Скажите там, что я продолжу прием через десять минут. — И повернулся к своему молчаливому коллеге. — Что у вас?
На стоящей у стены обитой зеленой клеенкой кушетке, в белом, вкривь и вкось сидящем медицинском халате, по стойке «смирно» сидел следователь Григорьев.
— Мне рекомендовал обратиться к вам главврач…
— Это я знаю. Что вы хотите лично от меня?
— Видите ли, в чем дело. Вам нужно прослушать одну запись.
— Какую запись?
— Магнитофонную.
— Я не специалист в звукозаписывающей аппаратуре. И не меломан. Я врач. И никак не могу понять, чем могу вам быть полезен.
— На магнитофоне записана детская речь. Нам нужно узнать по ней о психическом состоянии ребенка.
— По магнитофонной записи?
— Да, по записи.
— А не проще ли побеседовать с самим ребенком?
— Дело в том… Дело в том, что ребенка нет. Есть только его голос…
— Вы из милиции, — догадался врач.
— Да. Из милиции.
— А девочка пропала? И прислала домой магнитофонную запись. Так?
— Примерно так. Только еще хуже. Девочку выкрали. И требуют с родителей выкуп.
— Хорошо, давайте вашу запись. Хотя без прямого общения с ребенком гарантировать безошибочный результат не могу. Это, знаете ли, напоминает шаманство. Когда только по голосу
Следователь включил запись.
«Мама. Это я. У меня все хорошо. Меня никто не обижает. Я очень соскучилась…»
— Еще раз, пожалуйста. «Мама. Это я. У меня все хорошо. Меня никто не обижает…»
— Еще разочек. Если можно… «Мама. Это я…»
— Интересно…
— Что интересно?
— Нет, ничего. Это так, мысли вслух. Еще раз. Будьте любезны… «Мама…»
— Достаточно.
Врач откинулся на спинку стула.
— Ну так что вас интересует?
— Состояние девочки.
— Насколько я могу судить — по тембру голоса, по интонациям, по построению фраз, — девочка находится в нормальном психическом состоянии.
— Как так в нормальном?
— В нормальном — это значит в нормальном. В адекватном. Свободная, плавная речь. Выдержанные паузы между словами и фразами. Верно расставленные акценты. Не ощущается ни особого страха, ни подавленности, ни возбуждения. Если вас интересует это.
— То есть вы хотите сказать, что ребенок не волнуется?
— Если и волнуется, то не очень выражение.
— Странно.
— Что странно?
— Что не волнуется. Все-таки похищение. Угрозы. Злые дяди вместо родителей. Неизвестность.
— У детей это бывает. Их психика гораздо более пластична, чем у взрослых. Лучше приспосабливается к стрессовым ситуациям. Вначале они плачут, а потом принимают существующее положение за норму. Скажем, наблюдения за детьми, попавшими в Бухенвальд в раннем возрасте и выросшими там, показали их гораздо большую адаптацию к внешним обстоятельствам, чем у взрослых. Взрослые боролись за выживание. А они просто жили. И даже находили в этих, казалось бы, не совместимых с жизнью условиях свои маленькие радости.
— И все же странно. Ведь прошло всего несколько дней.
— Возможно, ей обеспечили более-менее нормальное содержание. Или использовали какое-нибудь медикаментозное средство. Или…
— Что «или»? Или она была раньше знакома с похитителями?
— Может быть. По крайней мере, это объяснило бы ее спокойствие.
— Спасибо, доктор.
— Не за что. Заходите, если нужда будет.
— Малая? Как у того мальчика?
— Любая. Большая тоже.
— Нет. Спасибо, доктор. Я лучше к зубному.
Глава 13
Второй день Грибов «щупал» отца девочки. Родного. Того, который обещал бросившей его жене и матери девочки беспокойную жизнь. И второй день не нащупывал ничего, кроме проскальзывающей между пальцев пустоты.
Из шестнадцати выданных ему в адресном столе адресов одиннадцать отпали сразу. То есть люди с запрашиваемой фамилией, именем, отчеством и годом рождения там проживали. Но совсем не те. Совсем другие. Не имеющие никакого отношения ни к жене банкира, ни к ее ребенку. По крайней мере так утверждали участковые инспектора.
Лишь пять адресов обещали какую-то надежду. Но и из них уже отпали два. Оставалось три. Три адреса надежды…
Грибов нашел очередной дом, подъезд и квартиру. Осмотрелся. И позвонил… В соседнюю. Дверь открыла заспанная женщина.
— Ну и что? — строго спросил Грибов.
— Что, что? — недоуменно сказала женщина.
— Я говорю, что делать будем?
— С кем?
— С вами делать. С жильцами квартиры номер тридцать три. Вот, соседи на вас жалуются. Говорят, шум ночами. Возня какая-то. Крики… — И следователь махнул в воздухе мелко исписанной им же бумажкой.
— Крики? У нас?
— Ваша квартира тридцать три?
— Да, тридцать три.
— Значит, у вас. Можно войти?
— Конечно. Заходите.
Грибов зашел. В уличной обуви в гостиную. Как и должен уважающий себя и не уважающий жильцов вверенного ему участка ответственный работник жилищно-коммунального хозяйства.
— А кто насту…? То есть, я хотела сказать, кто на нас жалобу написал?
— Соседи. Точнее отвечать я не уполномочен. Жалоба конфиденциальная. Направлена начальнику нашего жэка. Лично. Поэтому разглашать информацию о том, кто сигнализировал в соответствующие инстанции о имевших место фактах вопиющего безобразия, я не обязан. Но обязан принять немедленные
