молчал, и доктор не выдержал.
– Ну вы поймите, – сказал он примирительно, – авастин совсем недешев. Нигде вам его бесплатно колоть не будут, и нам он не за красивые глаза выдается. И в весьма ограниченном количестве, кстати. Вы что же думаете, Игнатюку нас единственная раковая больная? А? Почему это я должен продолжать делать инъекции ей бесплатно, да еще при том, что эффекта особого и нет?
Доктор распалился и закончил фразу уже довольно зло. Я продолжал молчать. Петраков хлопнул ладонью по столу.
– Короче, так. С сегодняшнего дня – никакой «халявы». Если желаете продолжить колоть авастин или класть на операцию – обращайтесь в хозрасчетную часть. Любой каприз за ваши деньги. Но я бы вам советовал…
Петраков немного задумался и продолжил голосом потише:
– Я бы вам советовал не тратить денег зря. Не спешите возмущаться, лучше подумайте хорошенько. Я не первый день в онкологии и могу определить безнадежный случай… Ваш как раз из таких. Вы уже и так сделали все возможное, заявляю вам с полной ответственностью. Можете успокоить свою совесть, никто другой не…
– Ладно, – перебил я, – я все понял.
Я встал и пошел к двери, но перед выходом задержался.
– Сука ты, Петраков, – сказал я спокойно, – она же все-таки твоя дочь.
– Между прочим, – с яростью сказал доктор, поднимаясь из-за стола, – это еще доказать надо. Я что-то не припомню…
Но я уже хлопнул дверью, оставив Петракова на другой стороне, наедине со своими словами. Вышел из административного корпуса, побродил по маленькому больничному парку, провожаемый тоскливо- безразличными взглядами немногочисленных старичков и старушек, прогуливавшихся по дорожкам. Потом вздохнул полной грудью и пошел в стационар.
Монета в пять рублей. Бахилы. «Церберша» на этаже: «Неприемное время, не положено». Настойчивое: «Мне – можно, я в списке». Палата номер семнадцать. Ее любимое число. Сколько раз я ходил этим путем? И наяву, и во сне – раз с тысячу, если не больше. Правда, со следующего шага пути реальности и пути сна начинали расходиться. Я потянул на себя дверную ручку, осторожно зашел внутрь и тихо прикрыл дверь. Кровать, капельница. Изможденное, высохшее лицо, вполне могущее принадлежать женщине лет сорока. Совершенно невозможно представить, что ей на самом деле двадцать четыре года.
– Привет, – сказал я тихонько, – я попрощаться зашел. На всякий случай.
Веки ее легонько дрогнули, но глаза не открылись. Спит. Или без сознания. Ну и пусть, так даже лучше. Совершенно незачем ее будить и выдергивать в жестокость мира яви. В мире снов с ней ничего плохого случиться не может – об этом я позаботился уже давно. Жаль, что она, в отличие от меня, не сможет жить только в нем. Я постоял немного, улыбнулся ей на прощание и вышел. Говоря отвлеченно, мне вовсе незачем было идти домой – хватило бы трех минут дремоты на кушетке в коридоре, чтобы сделать все, что я задумал. Но Тэелескет учил меня обращать внимание на мелочи – всегда. А я был хорошим учеником – тоже всегда.
Не в последнюю очередь по этой причине я доехал до дома, разделся, принял душ. Расставил по комнате ароматические свечи, задернул шторы, включил музыкальный центр и вставил диск «Lounge del Mare». Выключил свет и лег в постель.
Темнота.
Темнота.
Разделяющий Миры, пропусти мой разум.
Мне уже давно не нужно смотреть на свои ладони, годы тренировок дают свое. Я быстро создаю тропу-между-мирами, создаю себе простейшее тело и иду в сторону Радужных Полян. В Колодец можно попасть отовсюду, но у меня впервые получилось увидеть его именно там, да и вообще – мне приятен этот мир. Я люблю его леса и поляны, люблю его обитателей. Я уверен, что плохие люди не могут в него попасть. Большая разноцветная обезьяна лениво топчется у входа – в Радужных Полянах даже страж похож скорее на гигантскую плюшевую игрушку, чем на Стража Мира.
– Мое истинное имя Карпанг, – говорю я Стражу, не дожидаясь его вопроса, – я хочу пройти в твой мир.
Мне необязательно называть свое имя – я уже научился сливать свой мир с существующим. Но я не хочу проявлять и тени неуважения к этому миру, не говоря уже о том, чтобы искать в нем врагов. Разноцветная обезьяна делает двойное сальто назад, потом стойку на одной руке и одобрительно угукает. Я улыбаюсь и прохожу мимо. Хоровод громадных, с суповую тарелку, бабочек окружает меня сразу, как я переступаю невидимую черту за спиной Стража.
Под ноги услужливо стелется гладкая лесная тропа, с деревьев свисают лианы, перевитые цветами разнообразнейших размеров и расцветок; порхают яркие птицы. Откуда-то слышится радостный смех и звонкие голоса – очевидно, поблизости какая-то поляна. Где-то, на одной из полян, так же смеется моя Динка. Я подавляю в себе желание сделать шаг с тропы и присоединиться к веселящимся – даже если это та самая поляна, вряд ли она меня узнает. Во сне она не помнит реальность – так задумано. А если и узнает – зачем это мне? К моей цели это меня не приблизит. Поэтому я иду дальше, и довольно скоро тропа выводит меня на крохотную полянку с увитой плющом каменной башенкой посредине. Тропа подходит прямо к Колодцу и обвивается вокруг него. Я осматриваюсь, хотя и так знаю, что тропа здесь заканчивается. Точнее, наоборот, она здесь начинается.
Я наклоняюсь к Колодцу, пытаясь разглядеть что-нибудь в его глубине. Неважно что – воду, сухое дно, первотворящий Хаос или Туман Забвения – хоть что-нибудь, за что можно зацепиться взглядом. Но Колодец не зря именуется Черным во всех сколько-нибудь продвинутых техниках осознанного сновидения – он и в самом деле беспросветно черен.
«Если долго всматриваться в бездну, – говорит воздух вкрадчивым голосом, – то бездна начинает всматриваться в тебя». Я улыбаюсь. Никто мне не говорил, но я уверен, что повстречать его – хорошая примета. На сердце сразу становится легче.
– Ты традиционно говоришь банальности или банально говоришь традиционности? – выдаю я давно
