наше отделение, отставил мне вот такую безделушку, – Максим Олегович показывает мне карту «Голден виза». – Не понимаю, почему вы так упорствуете, Дмитрий Андреевич?
– Не надо мне ничего, – бурчу. – Скину пару килограммов на ваших несъедобных харчах – хоть какая-то польза будет.
«Тот, кто меня сюда пристроил». Подразумевается, что по отношению ко мне совершено великое благодеяние – еще бы, две недели в психушке куда лучше, чем суд и тюрьма. Но я не испытываю никакой благодарности к своему «благодетелю». Я ненавижу его. И не верю в обещанные две недели. Меня будут держать здесь долго – столько, что я действительно сойду с ума. Потому что я дефектный муравей, а таким, по насекомьим правилам, откусывают головы.
Докторское словоблудие знакомо до последней буквы – я сам врач, и знаю, как заговаривать зубы больным – для их же, как принято считать, блага. Пусть мои пациенты не психи, а аппендицитники, флегмонозники, прободные язвенники, сложные раковые, изрезанные вдоль и поперек, истекающие гноем, нашпигованные под завязку не аминазином и прочими нейролептиками, а антибиотиками, фурацилином, гепарином, с трубками в почечных лоханках, дренажами из марли и трубок, – годится все что угодно, лишь бы бедняга выжил. Пусть. Принцип един – что в нашей стране, что в других странах, с докторами из которых я общался. Во всем виноват Гиппократ со своей клятвой, гуманной и в то же время глубоко иллюзорной – люди в древние времена питались иллюзиями ничуть не меньше, чем во времена нынешние, плодящие иллюзии, выстраивающие их этаж за этажом в новую вавилонскую башню. Хотите знать, в чем суть? Что же, скажу вам: больной, если он действительно тяжел, и находится практически в могиле, должен знать о своей болезни как можно меньше. Иначе вдобавок к помирающему организму у него поедет крыша, и тогда быстрым росчерком пера выписывай ему билет в туннель. Имеется в виду тот самый туннель, в конце которого свет.
Свет тот видели многие, но немногие вернулись, чтобы поведать о нем нам, несведущим. Я, к примеру, не видел ни туннеля, ни люминесцентных ламп, его освещающих, но видел Париж. Париж мне понравился, но еще больше понравилось то, что я вернулся. Я предпочел бы настоящий Париж тому, реанимационному. Я до сих пор рад, что вернулся, и не собираюсь снова подыхать. И сходить с ума, кстати, тоже.
Я еще побываю в Париже, вместе с Женькой, и пройду по Монмартру, и она нежно дотронется губами до моей щеки в кафе «Le Pre Grill». Все это будет, и жизнь обретет смысл. Все будет, если я не сойду с ума этой ночью, и не убьют меня в дни ближайшие. Если же будут убивать, то клянусь сдержаться, и не психовать, и не быть героем, и не пытаться прихватить на тот свет никого из людей, назначенных в мои ликвидаторы. Довольно бунтовать.
Был очень простой способ остаться по эту сторону линии, разрезавшей мир глубокой трещиной – не любить Женьку. Но ты полюбил ее, доктор врач Бешенцев. Поэтому не жалуйся – ни на кого и никогда. Время для жалоб кончилось. Просто живи и надейся. У тебя осталось немало секунд, и минут, и часов, а может, и дней. Тебе дали много. Так улыбнись, и вспомни то хорошее, что было. Было. Было же…
Очень трудно удержаться на грани здравого смысла, день изо дня пребывая в психушке. Особенно, если знаешь, что ИХ глаза следят за тобой ежесекундно.
Когда доктор Максим Олегович говорит об «обычном неврозе», он неумело лукавит, не делая скидок на мое медицинское образование. Ведь мелькают в его речи слова «бред преследования». И это обо мне. И это значит: шизофрения. Не просто диагноз, но ДИАГНОЗ.
Это ложь! Нет у меня ни бреда преследования, ни малейшей шизофрении, ни зачаточной даже паранойи. Просто обложили меня так плотно, что невозможно этого не заметить.
К примеру сегодня: пришли эти двое в синих курточках и начали морить тараканов. Насекомых, в самом деле, в нашей психушке хоть отбавляй, и я нисколько не против, чтобы морить их современными ядами, считающимися для людей безвредными. Но зачем ковырять для этого штукатурку? Особенно рядом с моей кроватью?
Нас, небуйных психов, выгнали из отделения всех поголовно. Сперва собрали в столовой, потом построили и повели гулять. Гуляли мы, замечу, почти три часа – до тошноты. Тошно гулять, если нечем заняться. А когда вернулись, никакой химией в палатах не пахло.
Тараканов, правда, действительно стало поменьше, но дело не в них. Главное другое: я замечаю рядом со своей кроватью отколупнутый кусок штукатурки. Неровная такая дырка, размером с ноготь, и довольно глубокая. Зачем ее сделали? Долбили, чтобы достать таракана? Они же не дятлы… В жизни не видел такой подозрительной дырки.
Я взбиваю подушку, ложусь поверх покрывала и притворяюсь, что читаю книгу. Очень удачно притворяюсь – всякий, поглядев на меня, решит, что я действительно читаю. На самом же деле произвожу в уме сложные манипуляции. Чтобы дело прошло удачно, нужно взять любое число от четырех до девяти, умножить его на двадцать, потом прибавить сто двадцать четыре и поделить то, что получилось, пополам. У вас получится определенная цифра. Дальше вы должны ее реализовать – половину от цифры раз шмыгнуть носом (держать при этом руку на правом колене), а вторую половину – клацнуть зубами, только тихо, чтобы те, кто за вами наблюдает, не заметили. Затем нужно произнести шепотом:
После этого все ваши враги ослепнут – ненадолго, на полчаса. То есть они будут видеть вас, но для них вы будете лежать и тупо таращиться в книгу, что бы ни делали на самом деле.
А на самом деле я откладываю книжку, поворачиваюсь лицом к стене и внимательно смотрю на дыру в штукатурке.
Она глубокая. Что там внутри – непонятно. Беру зажигалку, зажигаю огонек и пытаюсь осветить глубину. Вроде бы ничего, штукатурка как штукатурка, серая, ничего не блестит.
Дудки, меня не проведешь! Я-то знаю, что там внутри. Видеокамера! Только специальная – такая, какую обычным взглядом не определишь.
Я достаю жвачку, сую в рот сразу четыре подушечки, разжевываю и залепляю дыру – умело, так, что снаружи и не поймешь, что видеокамера залеплена.
Думаете, я на самом деле сошел с ума? Да нет, просто развлекаюсь, убиваю время. Кривляюсь, можно сказать. Научился всяким глупостям от соседей-психов, от них и не такому научишься.
Теперь можно спокойно полежать, подумать о жизни и о том, что со мной произошло.
После прихода к власти Ганса-Сазонова передо мной открылись радужные перспективы. Конечно, никто не предложил мне должность директора городского департамента здравоохранения, да и не было смысла предлагать. Не мое это дело – людьми руководить, мой удел – стоять за операционным столом. Однако всего
