– Откуда ты знаешь его запах? Я понимаю, что ты подлиза, человек-собака, и все такое. Но как ты могла уловить, что запах именно Житника?
– Приходилось с ним сталкиваться, – Женя брезгливо пожала плечами. – А запахи людей я помню так же, как ты их лица.
– А издавать запахи можешь? – я тут же зацепился за секретную тему.
– Все люди могут издавать запахи.
– Я имею в виду специальные запахи.
– Феромоны? – Женя отстранилась, посмотрела на меня внимательно, прикусив белыми зубками нижнюю губу. – По-моему, так ты их называешь?
– Они самые.
– Да, умею, – сказала Женя. Сказала жестко, воткнув в меня серьезный взгляд. – И все подлизы умеют. Только это вовсе не запахи. Человек не может уловить феромон как запах. И все равно феромоны действуют – подсознательно, но очень сильно.
– Это ваша тайна.
– Одна из наших тайн. – Женя коротко кивнула.
– А на меня феромоны совсем не действуют?
– Совсем. Я выяснила это сразу же, как только… Ну в общем, еще там, в больнице.
– Тебе это непривычно?
– Очень. – Женька прижалась ко мне гладкой щекой, руки ее заскользили по моему телу. – Зато я знаю, что нравлюсь тебе по-настоящему, без всяких уловок.
– «Нравишься» – не то слово! Я люблю тебя, белочка! Очень люблю!
– Я вижу, – улыбнулась она. – Заметно невооруженным глазом.
Я поднял ее на руки понес в постель – такой, как была, мокрой, из под душа. Потому что времени вытираться у меня не было. Просто ни минутки.
– Белочка, моя любимая белочка! – произнес я, ласково гладя Женю по спине. Она лежала на животе, отдыхала после любовного цунами.
– Белочка? – переспросила она. – Почему ты так меня называешь?
– Ты вся такая беленькая… Кстати, почему? Лето, все ходят коричневые как негры, а ты словно снегурочка. Не любишь загорать?
– Терпеть не могу, – Женька передернула плечами.
– Что, все подлизы не загорают?
– Ну, не все… Но многие.
– Вам это нельзя? Как алкоголь?
– Почему, можно. Только вредно загорать. Рак кожи можно заработать.
– Что, боишься рака, трусишка? – спросил я шутливо. – По-моему, тебе это не грозит – молода ты слишком.
Женя резко посерьезнела, помрачнела лицом.
– Дети тоже болеют раком, – заявила она. – Уж ты-то, врач, об этом знаешь.
– Но ты не ребенок.
– Дим, у меня был рак, – сказала вдруг Женя. – Когда мне было одиннадцать, я заболела. Нефробластома, рак почки. Я лечилась целый год.
Я разинул рот от удивления. Женечка не уставала поражать меня подробностями своей биографии.
– А потом? – спросил я.
– А потом выздоровела.
– Тебе делали операцию?
– Нет. Была неоперабельная форма, третья стадия. С метастазами.
– И что, только химиотерапия? – спросил я, изумленно качая головой.
– И лучевая еще. Я была лысая, представляешь? И вся в вот таких фиолетовых пятнах, – она показала пальцами нечто размером с пятак. – И ездила в инвалидном кресле, сама ходить не могла.
Ничего себе! Признаюсь, то, что она рассказала, звучало правдоподобно. Но какой смысл было ей врать, – тем более мне, врачу?
– Нефробластома третьей стадии – очень тяжелая болезнь, – заметил я. – Такое плохо лечится. Во всяком случае, шансов дожить без операции до теперешнего твоего возраста у тебя практически не было.
– Ладно, давай не будем об этом, – она, как всегда, резко свернула разговор. – Не хочется вспоминать.
– Вот почему ты боишься больниц?
