посмотреть, как я там устроился, и два круга надо мной сделал. Радисты потом рассказывали, что чечены сразу это дело просекли и в эфире обменивались: мол, если самолёт круги нарезает — значит, лётчик жив и где-то внизу прячется. А я за дерево зацепился и повис. Пояс с гранатами вниз тянет. Хотел расстегнуть и сбросить, но испугался: кольцо за ветку заденет — взрывом на клочки порвёт. Короче, вместо этого стал раскачиваться, пока до ствола не добрался. Ухватился, перерезал стропы. Слез вниз. Думаю, надо уходить. Если чечены найдут — живым в землю закопают; были прецеденты. Пошёл в горы… — Золотарёв выдержал новую паузу, наслаждаясь нетерпением слушателей. — С грехом пополам влез куда-то, а тут стемнело совсем. Решил, дальше не пойду, здесь переночую. Распаковал НАЗ[28] . Лодку резиновую на склоне расстелил, парашютом накрылся. Ночь, короче, перекантовался, хотя больше мёрз, чем спал. В «Комаре» [29] батарейки севшие оказались; найти бы ту суку, которая НАЗ собирала — убил бы урода! Думаю, возвращаться надо под моё дерево. Где в другом месте свои же не найдут, и тогда точно кранты. Пошёл назад, сел, жду. Слышу — где-то внизу собаки лают. Ага, думаю, это по мою душу чечены идут. Сдаваться я не собирался. Взял гранаты. Одну — на груди оставил, одну — к животу привязал, остальные — вокруг разложил. Всё, думаю, отлетался…
Негр-официант принёс Стуколину пиво и сухарики, и, пока тот разбирался со всем этим хозяйством, Золотарёв молчал, хитро улыбаясь.
— Надо думать, всё идёт к счастливой развязке, — заметил ещё один из участников посиделок — майор Кривцов, отслуживший три месяца в миротворческом контингенте в Приштине. — Иначе ты здесь не сидел бы.
— Логично, — признал Золотарёв. — Но главное ещё впереди.
Стуколин пригубил из кружки и спросил.
— Ты хочешь сказать: позади?
Он всегда более чем скептически относился к байкам, рассказываемым коллегами, не без оснований полагая, что цветистые подробности их подвигов высосаны из пальца. Он сам мог порассказать много интересного и поучительного, однако на все подначки предпочитал отшучиваться: честное слово, данное когда-то советнику Маканину, было покрепче любой подписки о неразглашении.
— Давай рассказывай, — снова проявил нетерпение Андронов.
— На чём я остановился? — спохватился Золотарёв, несколько озадаченный вопросом Стуколина. — А, ну да. Попрощался я, значит, с жизнью. Но тут слышу: «вертушка» летит. Блин, думаю, в самый раз. Воля к жизни пробудилась. Потом-то выяснилось, что наши меня с рассвета искали. И вот нашли. Но оказалось, я рано радовался. Тут как в кино: и наши подвалили, и чечены. Наши с «вертушки» по ним палят, чечены — по мне. Но самое страшное уже в конце было. Я на тросе вишу, лебёдка крутится медленно, глаза закрыл, из АКСУ [30] своего палю в божий свет, как в копеечку. Вдруг по ушам как шарахнет, огонь, жар. Ну, думаю, теперь точно звездец. А это, оказывается, вертолётчик, дубина, по чеченам HУРСами [31] садит — прямо над головой. Думал, оглохну к чертям собачьим. До сих пор в ушах звенит…
Офицеры помолчали, ожидая, что Золотарёв добавит что-нибудь к уже сказанному. Но это было всё.
— Да-а, — протянул Андронов. — История…
— А вообще чечены воевать умеют, — сообщил Золотарёв. — Настоящие солдаты.
— Ещё бы не умели, — поддержал Андронов. — У них все полевые командиры — бывшие офицеры Советской армии. И не в малых чинах. Тот же покойный Дудаев был генералом стратегической авиации.
— Это значения не имеет, — вмешался Кривцов. — Мало ли кто какие погоны носил или носит. Вон у натовцев тоже — генералы, адмиралы, а как воевать не умели, так и не умеют.
— С чего это ты решил? — изумился Золотарёв. — Вынесли же Милошевича — и трёх месяцев не прошло.
— Ага, забомбили до усрачки и ходят теперь орлами. Кнопки нажимать большого геройства не требуется. А я их на земле видел. И уж насмотрелся.
— Чем же они так плохи? — заинтересовался Стуколин, который только что прикончил свою первую за сегодня кружку и сделал паузу, чтобы выкурить сигарету.
— Солдат на войне должен думать о войне, — нравоучительно заявил Кривцов, поворачиваясь к Алексею, — а не о том, сколько он бабок загребёт, когда война закончится. А то они, понимаешь, до ветру идут — каску и бронежилет надевают.
— И какая тут связь?
— Самая прямая, — Кривцов отхлебнул пива. — Если их вояка, например, в собственном дерьме поскользнётся и ногу сломает, и будет при этом не по форме одет, то травму ему засчитают как бытовую и со службой не связанную; а если по форме — как полученную при выполнении боевого задания, за что полагается солидная премия и бирюлька на грудь…
— Ага, — сказал Стуколин. — Но тут я их понимаю. Если бы у нас такое ввели, мы бы тоже до кустов в бронежилетах бегали. Так ведь не введут же!
— …И считают, всё время считают, — развивал мысль Кривцов. — Кто сколько получит за то, за это; с командирами спорят. Разве ж такими должны быть солдаты?
— Да ладно тебе, — отмахнулся справедливый Алексей. — Среди наших уродов тоже хватает. И в Афгане такие были, и теперь — в Чечне.
— У нас это — единичные случаи! — начал закипать Кривцов. — А у них — система! Или вот ещё. Трусы они страшные. От любого шороха дёргаются. Едут в патруль — набьются в БТР, как сельди в бочку, и ещё люки изнутри законопатят. А наши — всегда сверху, на «броне».
— Да, — согласился Стуколин. — Башку под пули подставлять наши умеют. Если одна дурь в башке, так чего ж не подставить?
Он скромно умолчал при этом, что в своё время — чуть более года назад — и сам «подставлял под пули башку», не задумываясь о последствиях, свидетельством чему на его теле была глубокая отметина — звездообразный некрасивый шрам под правым соском.
— Сам дурак! — огрызнулся Кривцов. — Эти натовцы тоже считали, будто умнее всех, а когда БТР с французами в пропасть завалился, так на пену изошли, оправдываясь.
— А что, был такой случай? — оживился Золотарёв.
— Угу, — подтвердил майор. — Девять трупов — как с куста. По частям из брони вырезали.
Офицеры помолчали. Беседа о низких моральных качествах бывших потенциальных противников как-то уж очень быстро приобрела мрачновато-траурный оттенок. Кривцов решил подкорректировать беседу, оставшись в том же русле.
— Но французы, или там немцы — ещё ничего, а вот штатовцы — те вообще. Ну вот, скажем, ты, Сергей, — майор посмотрел на Золотарёва, — ты что в бумажнике таскаешь?
— Деньги, — ответил пилот, — когда они есть.
— Фото какие-нибудь носишь? — уточнил Кривцов.
— Ну да, конечно… Жена, дети, мама…
— Вот! — Кривцов поднял указательный палец. — Нормальный человек. Амы тоже фотокарточки носят. Мне показывали. Жена, дети, мама и… — он сделал эффектную паузу, — собственный автомобиль!
Золотарёв громко засмеялся, чем вызвал неудовольствие посетителей Клуба, расположившихся за соседним столиком.
— Что, серьёзно? — спросил он.
Кривцов с видом знатока кивнул.
— И ладно бы ещё просто автомобиль, а то целый набор: автомобиль сразу после покупки, автомобиль после пробега в сто тысяч, автомобиль после капитального ремонта. Абсолютная шиза!
— Да, — задумчиво сказал капитан Андронов. — Для кого-то автомобиль — средство передвижения, для кого-то — роскошь, а для амов, значит, член семьи? А мы-то, дураки, с мещанством боремся.
— Ерунда всё это, — напористо встрял Стуколин. — Вы фигню всякую обсуждаете: кто трус, кто не трус, кто какие карточки в бумажнике таскает, а надо в суть смотреть: если боевой задор у них есть, всё остальное приложится.
— Нет у них никакого боевого задора! — немедленно парировал Кривцов. — Ты, небось, об амах только по фильмам и знаешь. А кто у них фильмы снимает? Сами амы и снимают! Как ты думаешь, будут они о себе
