– Я все сделал не так.
Он залез в кармашек для часов и достал золотую цепочку. Вместо печатки к ней была прикреплена камея с выгравированным силуэтом Уинни, который они сделали на ярмарке. Кенан провел пальцем по ее профилю, вырезанному в камне. Недавно эта безделушка была символом всего, чего он добился; теперь превратилась в жестокое напоминание обо всем, что он потерял.
– Это нормально, что тебе плохо. Что бы ты ни говорил, ты не хотел его смерти.
В смятении он сжал в кулаке камею, пытаясь сосредоточиться на разговоре.
– Смерти? Я убью любого, кто посмеет причинить Уинни боль!
Не понимая, о ком говорит Кенан, Бланш посмотрела на него сквозь слезы.
– Уинни? Это твоя дама сердца?
– Черт, женщина, я не в настроении сплетничать. Пусть только попробуют тронуть ее.
– Твою даму сердца? – Оскорбившись, она фыркнула. – Кенан Милрой, от тебя ничего не добьешься, когда речь заходит о твоей личной жизни. Ты нашел себе порядочную женщину и не привел ее знакомиться? Как это называть? – Она покачала головой. – Обидно, если ты думаешь, что я не достойна ее.
Казалось, в своей жизни он обижал всех дорогих ему женщин. Неловко хлопая ее по руке, Кенан попытался ее успокоить:
– Да нет, Бланш, ты бы понравилась ей. – Он действительно так считал. Конечно, у Уинни есть свои причуды, но она никогда не была снобом. Он должен был сказать об этом Бланш, хотя слова утешения всегда давались ему с трудом. – Все дело во мне. – И подумал, что сейчас Уинни совсем одна с их будущим ребенком. Может, она все еще была в опасности. – Ладно, хватит болтать. Что случилось?
Удивившись, Бланш спросила:
– А ты разве не знаешь? Рекстер мертв, Кенан. Был убит недалеко отсюда.
Ошарашенный новостью, он побледнел.
– Когда?
– Вчера вечером. Он приходил сюда, искал тебя. Я была страшно поражена, он ведь ничего не хотел знать о тебе. Сказала, что не видела тебя, и он ушел. – Она снова вытерла набежавшие слезы. – Я последняя видела его. – Бланш скомкала носовой платок и ударила кулаком по столу. – Что за невезение! Надо же было негодяям напасть именно на одного из моих лучших покровителей. Представляешь, как это отразится на моем деле, когда все узнают, что его убили чуть ли не на пороге моего заведения?
Слова сыпались на него, словно палая листва, подхваченная ветром.
– Он хотел поговорить со мной?
Кенан вспомнил о признании Рекстера в том, что он, его старший сын, был законным наследником, что существовали некие доказательства. Ему хотелось бы верить в эту сказку, но тогда он подумал, что герцог пьян или просто решил поиграть с ним, и Кенан вышвырнул его из своего дома.
– Он просил мне что-нибудь передать?
При воспоминании о вчерашнем вечере ее глаза затянулись дымкой грусти.
– Нет. Только просил сказать, что искал тебя. Я предложила послать за тобой, но он отказался.
– Он был пьян?
Сморщив нос, она покачала головой.
– Нет. Но вел себя странно. На него не похоже. Выпил самую малость пива, а на карточные столы даже не взглянул.
Сожаление о доходах, которые она потеряет после смерти Рекстера, смешалось с тревогой за Кенана. Бланш впервые заметила, как тот изо всех сил старается сохранить маску безразличия.
– Столько лет вы избегали друг друга. И когда он наконец собрался поговорить с тобой, Бог забрал его. Никогда не знаешь, как все обернется…
Нечто заставило Рекстера забыть о развлечениях, и это Нечто должно было быть очень серьезным, если он стал разыскивать сына, которого отказывался признавать. Может, у него были с собой важные документы, из-за которых его убили, или же герцог просто оказался жертвой судьбы, как говорила Бланш? Если его отец говорил правду, то некоторые люди, включая его самого, могли извлечь из нее выгоду.
В глазах высшего света Кенан со своей ярко выраженной неприязнью к Рекстеру будет первым подозреваемым в его убийстве. Если бы герцог был жив, у него могла возникнуть такая идея, но она бы еще дальше отстранила его от Уинни.
– Милрой! – крикнул Голландец, направляясь к их столику. Его одежда была помята и вымазана в грязи, словно он всю ночь шатался черт знает где. – Я слышал про Рекстера.
Друзья Кенана смотрели на него, ожидая, что он как-то проявит свое горе. Но тот ощущал лишь пустоту, которая образовалась в его душе задолго до смерти отца. Ему стало не по себе оттого, что внутри было пусто, ведь что-то следовало чувствовать.
– Попридержи свои соболезнования для его родственников. Для меня этот человек ничего не значил. – «Ничего и все», – подумал он про себя и, встав со стула, резко 1 сказал: – Мне надо идти.
Бланш остановила его:
– Возвращайся, если захочешь.
Кивком головы Кенан поблагодарил ее за приглашение. Поравнявшись с Голландцем, он почувствовал такой ужасный запах от его одежды, что заткнул себе нос.
