солдатами, деля с ними все невзгоды боевой жизни, не знали по-настоящему своего отделения или взвода.
С другой стороны, я и сегодня, спустя сорок с лишним лет, с благодарностью вспоминаю первых своих командиров. Они не только поставили меня на ноги как военного человека. Многие из них были для меня примером на протяжении всей жизни.
Однажды, беседуя с курсантами учебного полка о роли и обязанностях сержанта, я упомянул своего первого отделенного командира Сотникова.
Молодые люди удивились:
- Даже фамилию помните?
- Помню, и, наверное, не я один. Мы его очень уважали, пожалуй, даже больше - любили. Готовы были за него в огонь и в воду.
- Добрый он был, да? - спросили меня.
- Добрый - это не характеристика для военного человека. Он отлично знал свое дело, знал уставы и умел показать любой прием так, что хотелось ему подражать. И заметьте, при этом любил говорить: 'Делай лучше меня!' Это было трудно, но мы все к этому стремились.
Сотников никогда не грозил наказанием, но не было случая, чтобы он не добился выполнения приказа точно и в срок. И свободное от службы время проводил вместе с нами. Однажды он восхитил нас своей силой и ловкостью. Пошли мы в город, в увольнение. Идем, разговариваем. Вдруг видим потасовка. Хулиганы напали на нескольких молодых ребят, повалили их, бьют. Сотников - туда, да так заработал кулаками, что обидчики разлетелись, как мухи.
Или вот другой отделенный командир - товарищ Кондаков. Под его началом довелось мне служить, будучи курсантом Орловских пехотно-пулеметных курсов. Вежливый, спокойный, тактичный, он обладал в то же время высокой военной культурой и был человеком отважным.
- Вам приходилось бывать с ним в бою?
- Приходилось. В 1921 году нас, курсантов, в числе других воинских частей направили против банд Антонова, действовавших на Тамбовщине. Разведка донесла, что группа бандитов скрывается в лесу и овраге близ него. Очистка леса выпала на долю кавалеристов, а нам достался овраг. Один курсант, идя по краю оврага, споткнулся и, чтобы удержаться, схватился за деревцо. Оно упало, вывернулось из земли, обнажив замаскированный вход в большую нору. Мы прислушались. Тишина. Командир взвода решил прощупать нору саблей - ткнул ею в землю, и она ушла по самый эфес, вероятно, угодив в невидимого обитателя.
- Там кто-то есть, заворочался, - сказал комвзвода. Приказав Кондакову наблюдать за выходом из норы, он проделал саблей отверстие в земле и крикнул:
- Сдавайтесь!
Ответа нет. Тогда он бросил внутрь гранату. Нора была, как потом выяснилось, с разветвлениями, и взрыв не причинил вреда бандитам. Однако тут же мы услышали приглушенный звук револьверного выстрела.
Вход в пещеру был узкий - двоим не разойтись. Кондаков с разрешения комвзвода полез туда и вскоре выволок наружу двоих здоровенных бандитов, а затем и труп третьего. Этот, застрелившийся в норе, оказался одним из ближайших сподвижников Антонова - ведал снабжением банды.
Молодежь слушала мои воспоминания, как мне показалось, с интересом, и я рассказал еще о некоторых своих командирах, о том, как они учили нас, курсантов, правилам общения с людьми, как учили методике в таких ее деталях, которых нет в уставах и наставлениях.
Например, нам казалось, что пулемет 'максим' мы знаем назубок. Комбат Жилин Сергей Георгиевич проверил нас, и... все мы, как один, провалились! Жилин не отчитывал и не упрекал нас. Как-то очень просто, по-товарищески он объяснил, что 'метода' у нас неправильная. Надо представлять мысленно, какая часть пулемета к чему, что и в какой момент делает. Кажется, простой совет? Но жизнь вся состоит из простых вещей - когда их узнаешь, разумеется. Благодаря Жилину я и сегодня помню старика 'максима' во всех подробностях.
Это о технике. Теперь о методах воспитания. Однажды, торопясь в городской отпуск, я шел по коридору. Навстречу Жилин. Остановился, спросил о чем-то и так, между прочим, положил руку мне на ремень. А ремень-то подтянут слабо. Поднатужился я, надулся, а он все стоит, говорит со мной. Воздух из моих легких постепенно улетучивается, и ремень под рукой комбата уже свободно ходит вверх и вниз. Я извинился за плохую заправку, а он только укоризненно покачал головой. Ей-ей, от стыда я готов был сгореть, и на всю жизнь запомнил это.
Так, сидя на станинах пушки, беседовали мы о том, каким должен и каким не должен быть командир. Вдруг один из курсантов спросил:
- А как же капитан Габелев? Ведь боевой, храбрый командир. Я знаю, я был наводчиком в его дивизионе. За что же его отчислили?
Пришлось рассказать, за что.
Война требует от фронтовика постоянного напряжения физических и нравственных сил. Однако природа человека такова, что он не может без перерыва, без отдыха поддерживать свой дух и тело на высшей этой грани. Физическая усталость снимается довольно просто, с нервами дело много сложней. Уметь самому 'отпустить' их, расслабиться, когда есть тому время и место, - это могут немногие. Большинству же нужно помочь, и здесь безграничное поле деятельности для политработника.
Помнится, где-то читал или слышал я изречение одного средневекового врача, что приезд в городок бродячего клоуна дает его жителям в смысле здоровья больше, чем целый воз лекарств. Очень мудрый афоризм! Действительно, кто из нас не испытывал прилива энергии и работоспособности, когда тем или иным путем тебе удается освободиться от излишней нервной напряженности?
На фронте, в длительной борьбе не на жизнь, а на смерть такая периодическая разгрузка втройне необходима. Должен заметить, что в мирное время мы не уделяли этой проблеме должного внимания. Отсюда многие казусы и происшествия.
Богданович, снятый с командования дивизией за то, что управлял ею, будучи в нетрезвом виде, не просто плохой командир, единица, о которой можно вспомнить, а можно и промолчать. Он был из тех людей, которые пытались взбодрить водкой ослабший свой дух и нервы. На протяжении какого-то периода это, вероятно, не очень сказывалось на делах. Но ведь дурная привычка не складывается в один день. 'Сперва человек пьет вино, потом вино пьет человека' - так говорит пословица.
В 5-й дивизии, в ее артиллерийском полку, командир дивизиона капитан Габелев не только сам частенько выпивал, но и вовлек в свою компанию двух других офицеров. Предупреждение по служебной линии не помогло. Пришлось принять крутые меры. Всех троих отстранили от занимаемых должностей и откомандировали в отдел кадров армии. Но предварительно мы с полковником Смирновым собрали весь офицерский состав полка, пригласили представителей от других частей корпуса и побеседовали с ними. Товарищи выступали очень активно, видно было, что вопрос наболел. Разговор вышел далеко за рамки обсуждения проступка трех артиллеристов. Предложения участников этой беседы легли потом в основу плана политико-воспитательной работы в корпусе...
В начале июня командование 4-й гвардейской армии провело командно-штабные учения на местности, в районе Теленшты, Тырг. С участием руководящего состава дивизий и корпусов была разработана тема 'Прорыв обороны противника, окружение и уничтожение его'.
Организация этого занятия, методика его проведения произвели на всех нас большое впечатление. Оно было одним из звеньев неоглашенной подготовки предстоявшего наступления.
На разбор приехал новый командующий 2-м Украинским фронтом генерал армии Р. Я. Малиновский (маршал И. С. Конев принял командование 1-м Украинским фронтом). В заключительном своем слове Родион Яковлевич подчеркнул, что непрерывно возрастающее оснащение войск новой техникой требует от штабов очень гибкого управления. Особенно подробно он остановился на необходимости обобщить опыт применения в наступлении массированного артиллерийского огня и стрельбы прямой наводкой.
С товарищем Малиновским я познакомился еще в Испании, с тех пор мы не встречались и поэтому после разбора учений, за обеденным столом, естественно, заговорили про испанские дела. Он (тогда советник при командовании Центрального фронта) вспомнил, как дивизия, в которой работал я, выходила из окружения под Теруэлем.
- В тот вечер, - сказал он, - итальянцы и франкисты такой гвалт устроили в эфире, просто уши вяли от болтовни. Дивизия-де разгромлена, командование ее в плену, а уж про русского, про тебя то есть, черт знает что плели.
Это была действительно трудная ночь, и я помню ее во всех подробностях. Фашисты ожидали, что дивизия попытается прорваться к своим по кратчайшему направлению - на юг из Теруэля. А мы вначале пошли на север, поворачивая затем к юго-западу, и наконец, описав почти полную окружность, введя противника в заблуждение, ударили на юг и, пробиваясь вдоль реки Турия, вышли к командному пункту бригады, которая единственной из трех не попала в окружение...
С учений все мы возвращались в хорошем настроении. О том, что ведется серьезная подготовка к новой крупной наступательной операции, нам никто не сказал, но и говорить не нужно было - догадывались. Не могли же мы стоять на оргеевском рубеже до конца войны! Освобождение Молдавии, надо полагать, не за горами, и штабные учения тому свидетель.
Подтвердил наши догадки и приезд в корпус представителя Ставки маршала С. К. Тимошенко. Он меньше всего интересовался нашей обороной. Я сразу это понял и перевел доклад на тему 'наступательную': где выгоднее местность, каковы силы и возможности противника и т. п. Тимошенко оживился и подробно расспрашивал меня об этом.
И еще деталь: 15 июня по распоряжению командарма наши части 'прочесали' 25-километровую прифронтовую зону с целью ликвидации вражеской агентуры.
А через четыре дня корпус уже передал свою полосу обороны вместе с плацдармом,
