Так это ты, подлец, нарочно не выключил кипятильник! Я так и думал.
- Нанялся я, что ли, ходить за тобой...
- Ну да, ты только под себя можешь.
- Опять же заметь, я - хам, а хамишь всегда только ты. Причем всегда мне. Хама ты побоишься.
- Да не боюсь я тебя!
- Ловко. Иногда и ты за словом в карман не лезешь.
- Только в нагрудный...
- Что это ты так всегда боишься быть заподозренным? Хочешь, чтобы непременно все подумали, что именно из сердца, а не из мошны. А у тебя ни того, ни другого. Расселся тут, греешься у своего костерка. Дай-ка и я пересяду, другой бочок погрею. А то свежеет к вечеру, контраст: с одного боку печет, другой стынет. Гордись: ты не слабый пожар раздул - хоть и не мировой. Гоголь, когда учинил кремацию своим мертвым душам, окончательно замерз, а не согрелся.
- Он сам сгорел, как живая душа.
- Ты думаешь?
- Ничего я не думаю. Что ты пристал ко мне с трепотней! Это у меня роман сгорел.
- Детище?
- Вот именно!
- Любимое?
- Ты этого не понимаешь.
- Того я не понимаю, этого... Сам ты что понимаешь! Ты хоть раз о ком подумал? понял кого? Ты называешь меня ОН, а себя Я... Это справедливо? Как водку пить - так вместе, а как блевать - так мне? Что ж тут такого удивительного, что мне все равно... Да гори роман твой синим пламенем! Это справедливо. Пусть будет по- твоему: это ты его написал, а не я. Так мне и дела нет. Ваши заботы, господин учитель.
- Так писал бы... мастер старинного анекдота!
- Я писать не умею. - Голос ЕГО прозвучал неожиданно мягко.
- Неужто? Наконец-то. Признался.
- Я не в твоем смысле. Не в писательском. Я расписаться не могу.
- Врешь!
Но я знал, что на этот раз ОН не врет.
- Ну, так иначе помогал как-нибудь. Наблюдал бы... Запоминал. Раз ты такой наблюдательный... Книжку какую про обезьян прочел да пересказал...
- Я читать не умею.
- И это? Однако ты по-своему последователен.
- Да, - сказал ОН самодовольно, - характер - это моя прерогатива.
- Прерогатива... Откуда ты слов таких нахватался. Как старых анекдотов...
- Вот опять... я твоя мусорная корзина. А между тем теперь у тебя только то и осталось, что я из нее, скомканное, разгладил.
- Ты сохранил это?!
- А как же! Черновики - это кайф. Их можно разглядывать, а не читать. Как квитанции. Как трамвайные билетики...
- Неужто ты меня так любишь?
- Так... - сказал ОН презрительно. - Почему тебя надо так любить? Как еврея. А нельзя просто любить? Это мало тебе, недостаточно?.. Я ненавижу тебя! Но все больше, чем ты меня. Все же я не так равнодушен...
- Как я... Слушай! а тогда, в таком дивном грузинском городке, помнишь... когда ты так напился... когда я с тобой так напился... когда ты со мной... ну, короче, когда мы напились и я умирал, избитый местными армянами за проармянские речи, воспринятые ими как антигрузинские... помнишь?
- Не, - сказал ОН, - не помню.
- Не помнишь?.. Ты врешь. Я лежал тогда в своем нумере, пьяный вусмерть, избитый до смерти, умирающий... Сердце мое останавливалось. Я считал. Оно все-таки ударяло снова. И вот не ударило. Я умер. Никакого там света, коридора, туннеля... Теплый, тошнотворный мрак, как ужас. Будто тебя обратно в матку запихивают. И тут же я лежал голый и обмытый, на животе, но видел всю комнату как бы спиною. И видел себя же, меня витающим под потолком... Это был ТЫ?
Теперь ОН повернулся другим боком к пожару, то ли чтобы остудить нынешний, то ли чтобы погреть прошлый...
- Помню желтую лампочку, вокруг которой ТЫ вился... Свет был особенно желтый, как тело... как твое тело. И как мое. С каким любопытством ты смотрел! Будто впервые видел... Кого ты видел?!
- Что ты меня трясешь, как следователь в кино... - вяло огрызнулся ОН.
- Это был ты или я? Это ты меня вернул к жизни или я тебя?
- Не помню...
- Ты летал надо мною, и ты был очень возбужден. А я был мертв.
- Ну да. Как труп в пустыне ты лежал...
- Кстати, похоже. Только хуже. В кровати. А точнее, на кровати. Потому что это был труп. Живой - в кровати, а мертвый - на кровати, ты не согласен?
- Мы гимназиев не кончали...
- Это не грамматика. Короче, их было двое, одинаковых, как близнецы, как две капли... Мертвый и живой. И они слились. Стало темно. Я открыл глаза. Было темно. Мертвые не открывают глаз. Я пошарил в темноте. И первое, что нащупал, был вот какой предмет... Круглый, теплый и продолговатый. Твердый. Стоящий вертикально. Не помнишь?..
- Я сам этого не делаю.
- Дурак. Предмет не был частью моего тела.
- Ну так тем более!
- Дурак! Это было горлышко! Это было горлышко глиняного кувшина, наполненного красным вином!
- Ну? - заинтересовался ОН. - И что же?
- Как ты думаешь, что?.. Я его ласково потрогал.
- Ну?
- И приник!
- И вырвал...
- Нет, не вырвал, а, насосавшись, воскрес. Включил свет. Заметь, что он не горел. Заметь, что он не, был вовсе таким желтым. Но я был в чем мать родила и был обмыт, и кувшина до того не было! Ты принес?
- Это тебе грузины послали за твои антиармянские речи.
- Нет, это был ты!
- Типичный делириум.
- Делириум... Неграмотный, а как нахватался.
- У тебя. Лучше скажи, что потом было?
- Потом... Потом я позвал тебя и ты допил остальное.
- Лучше бы ты тогда сдох, - опять обиделся ОН. - Для кого весь этот театр? Что за роль ты мне отвел? Ты творишь, ты пишешь и читаешь, ты духовен, как Бетховен... а я - только пить да спать да еще... ты у нас даже в туалет не ходишь, как Веничка. А у меня даже имени собственного нет! Рабство. Все, что вы сумели изобрести, это рабство!
- Кто мы?
- Люди.
- А ты кто?
- Сам знаешь.
- Не ангел ли?
- Где уж нам уж выйти замуж...
- Это ты придумал сам, про рабство?
- А то ты! Откуда у тебя мой опыт? Ты всегда нисходишь ко мне, а на самом деле низводишь меня. До роли свиньи, чернорабочего, подонка. Будто мстишь, ей-богу...
- За что?
- Сам знаешь.
- Не знаю!
- За то, что это я одушевленный, а не ты! За то, что это у меня талант, а не у тебя, за то, что это меня бабы любят!..
- Так вот из-за чего мы спорим... Из-за бабы!
- Я с тобой спорить не стану. Какой ты мне соперник!..
- Действительно. Вот странно... Вот в голову пришло! Слушай! Что это мы с тобой ни разу одну бабу не полюбили?
- А мне твои никогда не нравились. А моих ты стеснялся.
- Что же, совсем ни одной, что подошла нам обоим?
- Это уже любовь называется.
- Что ж, разве мы не любили ни разу?
- Я-то любил...
- Слушай, тебе ее не жалко? Треплем нежную, совсем затаскали...
- Поздно жалеть. Спасать ее надо.
- Душу живу.
- Чуть живу. '
- А кто виноват?
- Ты!
- Подумать только! Когда было восстание рабов в Египте?
- 2750 лет до нашей эры.
- Помнишь!
- Еще бы не помнить! Назабвенный Федор Иванович! Он когда хотел с двойки на тройку вытянуть, всегда этот вопрос задавал. А ты был двоечник, живой мальчик... Это потом ты стал таким рабовладельцем, ханжой и занудой. Бездарью.
- Ну, ты...
- А что я? Ты мне не угрожай. Мое положение - прочнее не бывает. Да, я подонок. Но я живой. Я Богу молюсь. А ты чего достиг? Чего добился, я спрашиваю? -только бесчувствия. Тебе кажется, что ты самоусовершенствовался, развился, лишился пороков? А ты только лишнего порока лишился, потому что он сам отвалился. Ты лучше не стал - ты стал только хуже. Ты скрыл свое безобразие, не предъявляя язвы. Ты маска. Причем моя.
- Почему ты именно сегодня, когда у меня роман сгорел, когда у меня, наконец, есть хоть какое-то, в твоем понимании, чувство... что ж ты обижаешься на меня, когда меня, наконец, пожалеть нужно?
- А когда тебе еще что-нибудь сказать можно?! Ты же никого не слышишь!.. Зачем, зачем ты мне это рассказал?? Будто ты меня... ты меня...
- Ну что ты! что ты... не плачь. Наоборот. Это скорее ты меня.
- Я тебе как вешалка. Ты обвисишься на мне - гладить не надо. Просохнешь, примешь форму, которой у тебя нет, заметь, по определению... И - снова затщеславишься как ни в чем не бывало. Ханжа!
- Да ты бы давно спился без моего ханжества!
- Вот спасибо. То-то мне никак не удается. Никак не могу спиться!..
- Да не лезь ты в бутылку...
- Неужто у тебя осталось?
- Я спросить тебя хотел...
- Ты? меня?.. У меня нету.
- Вот я и спрашиваю тебя, у которого нету... как совесть, как душу, не как раба... Ведь как раз на этот раз я хорошо написал?
- Ты! опять ты! все время ты! и снова ты!
- Мы... у нас получилось?
- Как тебе сказать... в целом неплохо.
- В целом... что ты понимаешь...
- Ты забыл, я только читать не умею. Чувствовать же мне приходится за обоих.
- Перераспределил роли?.. Ну как же ты не раб! Дай тебе волю, ты уже на шее!
- Вот видишь, опять ты меня попираешь...
- Ловок ты ловить меня... Ну, извини. Согласен. Сам знаю. Не 'Мертвые души'. Пусть горят. Живые, они дают больше жару...
- Да не бойся ты Гоголя! Там были славные страницы!..
- Правда? ты находишь?..
- Нахожу. Это мертвых жгут, как дрова; живые - сами горят. Это было лучшее из всего, что мы... что ты... Вот увидишь, это станет исторический пожар! Эта 'Абхазия' - только спичка. Когда-нибудь ты скажешь: я видел, как все началось.
- Ты поджог?!
- А хоть бы и я...
- И это говоришь мне ты! Герострат сучий. Много чести... ты из одной лени кипятильник не вьщернул!
Я бросился спасать рукопись, но ОН схватил меня за руку. ОН всегда был сильнее меня.
От боли я присел и завыл.
- Тебе
