Количество американских сил на захваченном плацдарме быстро увеличивалось. Он простирался теперь до самого Цербста. Американцы пребывали в сильном возбуждении. Они с нетерпением ожидали приказа двигаться дальше. Однако утром в воскресенье, 15 апреля, генерал Симпсон был вызван в штаб генерала Брэдли, находящийся в Висбадене. Брэдли встретил командующего 9-й армией прямо на аэродроме. После того как два офицера пожали друг другу руки, Брэдли без всякого предисловия объявил, что армия Симпсона должна оставаться на Эльбе. Любое дальнейшее продвижение в направлении Берлина запрещалось.
' — Какого черта! Кто вам это сказал? — спросил Симпсон.
— Айк (Дуайт Эйзенхауэр. — Примеч. ред.), — ответил Брэдли'[512] .
Ошарашенный и расстроенный, Симпсон вылетел обратно в штаб 9-й армии и по пути долго соображал, как все это преподнести подчиненным ему офицерам.
Приказ стоять на реке Эльбе практически совпал по времени со смертью президента Рузвельта. Оба события нанесли большой удар по моральному состоянию американской армии. Рузвельт умер 12 апреля, но новость об этом пришла в войска только на следующий день. Геббельс пребывал в экстазе. Вернувшись с участка фронта под Кюстрином, он сразу же позвонил Гитлеру. 'Мой фюрер, я поздравляю вас! — произнес в трубку министр пропаганды. Рузвельт мертв. Звезды указывали на то, что вторая половина апреля будет для нас поворотным пунктом. Сегодня тринадцатое апреля. Это поворотный пункт!'[513]
Всего за несколько дней до этого события Геббельс прочитал Гитлеру отрывок из 'Истории Фридриха II Прусского'. Он явно желал вывести фюрера из депрессии. В книге был отрывок, посвященный тому, как терпящий поражение в Семилетней войне Фридрих Великий уже готовился принять яд. Но неожиданно пришло известие о смерти русской императрицы Елизаветы. После строчек о том, что 'произошло чудо и спасло династию Бранденбургов', глаза Гитлера наполнились слезами. Геббельс не верил в астрологические прогнозы, но был готов испробовать все, чтобы поддержать ослабевший дух своего фюрера, внушить ему оптимистическое настроение. Стену бункера рейхсканцелярии теперь украшал огромный портрет Фридриха Великого, который сюда специально принесли ради фюрера. 14 апреля Гитлер издал приказ по войскам, в котором говорилось: 'Теперь, когда с лица земли исчез один из величайших преступников всех времен, наступил решающий поворот во всей войне'[514].
С именем Фридриха Великого было связано еще одно событие, но Гитлер предпочитал умалчивать об этом. Во время ночного рейда авиация союзников разбомбила Потсдам. (В этом городе находилась одна из резиденций прусских королей. — Примеч. ред.) Один из членов гитлерюгенда, прятавшийся в подвале, с изумлением наблюдал, как рушится стена большого дома. Она напоминала ему поврежденный корабль, быстро уходящий под воду[515]. Бомбежка уничтожила большую часть старого города, включая гарнизонную церковь — духовное прибежище прусской военной касты и аристократии. Урсула фон Кардорф расплакалась прямо на улице, когда узнала об этой потере. Она записала в дневнике, что 'вместе с церковью рухнул и весь мир'[516] .
Однако лишь немногие немецкие офицеры были готовы в то время признать, что они также несут ответственность за все преступления режима, поскольку оказывали Гитлеру поддержку. Разговоры о чести германского офицера вряд ли могли вызвать симпатии даже у самых рассудительных противников вермахта. О какой чести можно было говорить, когда в освобожденных союзниками концлагерях открывались страшные картины преступлений гитлеровского режима? Того самого режима, за который и воевали немецкие офицеры
Глава четырнадцатая
Накануне сражения
Несмотря на все меры предосторожности и талант к маскировке, присущий советским бойцам, командование Красной Армии не могло рассчитывать, что его подготовка к наступлению на Берлин останется не замеченной для противника. 1-й Белорусский фронт Жукова и 1-й Украинский фронт Конева должны были начать атаку 16 апреля. 2-му Белорусскому фронту Рокоссовского, отстоявшему дальше на север, предстояло как можно скорее присоединиться к наступлению. Рокоссовский имел непростую задачу форсировать реку Одер в ее нижнем течении. Советские войска насчитывали два с половиной миллиона человек[517]. Всего для штурма Берлина было сосредоточено сорок одна тысяча шестьсот орудий и минометов, шесть тысяч двести пятьдесят танков и самоходных артиллерийских установок и привлечена авиация целых четырех воздушных армий. Командование Красной Армии достигло самой большой концентрации боевой мощи на одном направлении, которую когда-либо знала история.
14 апреля советские войска произвели разведку боем на кюстринском плацдарме. Она имела успех. Части 8-й гвардейской армии генерала Чуйкова смогли продвинуться от двух до пяти километров и потеснить 20-ю моторизованную дивизию[518]. Гитлер был настолько разозлен происшедшим, что приказал сорвать все ордена и медали с военнослужащих этой дивизии, пока они не вернут обратно утраченную территорию.
Расширение плацдарма позволило советскому командованию перебросить на него дополнительные силы. В ту же ночь, под покровом темноты, через Одер стали переправляться бригады 1-й гвардейской танковой армии. Танки, орудия, загруженные снарядами 'студебекеры', воинские колонны шли вперед беспрерывным потоком[519]. Женщины-регулировщицы отчаянно махали флажками, предупреждая танкистов, чтобы те не выезжали за границы белых разделительных полос. 7-е отделы политуправлений транслировали на немецкие окопы пропагандистские тексты, которые перемежались звуками музыки. Советская сторона надеялась, что музыка заглушит шум танковых моторов. Но немцы прекрасно понимали, что происходит.
Весь день 15 апреля советские разведчики наблюдали за немецкими позициями. Их зрение было напряжено до предела, так что даже начинали слезиться глаза. Они высматривали — не придет ли на фронт новая германская часть либо произойдут какие-то перестановки в оборонительных линиях. В пойме Одера, на кочках, уже появились первые весенние цветы, однако в воде все еще плавали большие льдины. Они спускались вниз по реке вместе с ветками и сорной травой и натыкались на разрушенные опоры железнодорожного моста. Весь день в сосновом лесу на восточном берегу Одера сохранялась 'таинственная тишина'. Между тем под маскировочной сеткой и сломанными ветками скрывались тысячи боевых машин и орудий, готовых к бою.
На Нейсе, к югу от фронта Жукова, политическая работа среди военнослужащих 1-го Украинского фронта продолжалась до самого последнего момента перед наступлением. Активные члены комсомольских организаций обучали молодых солдат, как нужно обращаться с техникой. Они говорили им, что необходимо любить свой танк и стараться использовать на полную мощь его боевой потенциал[520]. Очевидно, что статья Александрова в передовых частях не обсуждалась. Политработники, как и прежде, призывали солдат к отмщению. Последним их лозунгом, относящимся к немцам, был следующий: 'Прощения не будет. Они посеяли ветер, а теперь пожинают бурю'[521].
Командование 1-го Украинского фронта особо заботилось о поддержании в частях жесткой радиодисципликы. Даже войска НКВД использовали в своих переговорах старые коды и несуществующие позывные[522]. Ни одной из частей не позволили передавать информацию в эфире. Все их рации были настроены только на прием[523] . Меры по сохранности военной тайны стали поистине драконовскими, когда в ночь на 15 апреля в войска пришли новые коды, которыми предстояло пользоваться вплоть до конца мая 1945 года[524].
Несмотря на то что офицеры не имели права отдавать приказы ранее чем за три часа до атаки, представители СМЕРШа были сильно обеспокоены возможностью предательства. В последнюю минуту кто- либо мог совершить дезертирство и успеть предупредить врага о начале наступления. Смершевцы особо предупреждали всех политработников на фронте о необходимости проверки каждого человека и выявлении
