тех бойцов, которые кажутся подозрительными или 'морально и политически нестойкими'[525]. Органы СМЕРШа арестовывали также и тех военнослужащих, которые негативно высказывались в отношении колхозов[526]. Были выставлены специальные кордоны, призванные задерживать возможных изменников, которые попытаются перебежать к противнику. Данные кордоны имели и другую задачу — воспрепятствовать захвату немцами советских 'языков'. Однако все эти огромные усилия оказались тщетными. 15 апреля военнослужащий Красной Армии, захваченный в плен в районе Кюстрина, рассказал допрашивавшим его немецким офицерам, что наступление начнется ранним утром следующего дня.
Еще большее беспокоилось о возможном дезертирстве с фронта германское командование. Офицеры вермахта прекрасно понимали, что близость поражения, несомненно, увеличит поток немцев, покидающих боевые позиции при первом подвернувшемся случае. Командующий группой армий 'Висла' генерал Хейнрици подписал приказ, по которому командирам частей предписывалось не оставлять в одном подразделении военнослужащих-земляков, поскольку солдат редко останавливал сослуживца-дезертира, если последний был родом из тех же, что и он сам, мест[527].
Один из офицеров охранного полка 'Великая Германия' отмечал, что молодые солдаты его батальона не стремятся отдавать свои жизни за идеи национал-социализма. 'Многие из них хотели, чтобы их побыстрее ранили и отправили в полевой госпиталь'[528]. Они продолжали выполнять свои обязанности только из страха быть приговоренными к смертной казни. Офицеры полка приходили в ужас от следующего факта. Прослушав трансляцию советской пропагандистской передачи, немцы вступали с красноармейцами в перекличку, спрашивая о деталях обращения в советском плену. Их интересовал вопрос: будут ли они посланы в Сибирь? Как русские обращаются с немецким гражданским населением на оккупированной германской территории?
Некоторые немецкие командиры из 4-й танковой армии отдали распоряжение конфисковать у подчиненных белые носовые платки. Это, по мнению офицеров, помешает солдатам использовать их в качестве сигнала для сдачи в плен. Немцы, задумавшие дезертирство, в некоторых случаях начинали копать траншею или ход сообщения в сторону от главных позиций — там их исчезновение было бы заметить тяжелее. Многие страстно желали скрыться на какое-то время в густом лесу и таким образом сдаться противнику вдали от глаз начальства. Это спасало семью военнослужащего от репрессий со стороны гестапо.
Командиры рот применяли все меры для того, чтобы повысить моральное состояние подчиненных. Некоторые использовали для этой цели информацию о смерти президента Рузвельта, распространившуюся в войсках вечером 14 апреля. Офицеры говорили, что теперь американские танки уже точно не перейдут в наступление. Некоторые доходили до того, что сообщали солдатам о резко ухудшившихся отношениях между русскими и англо-американскими союзниками. Это, мол, означало, что западные державы теперь присоединятся к Германии и вместе с ней будут выбивать Красную Армию с оккупированных территорий. Резервисты из 391-й охранной дивизии рассказывали, как военнослужащие из дивизии СС '30 января' шли на лекцию, организованную для них по случаю смерти Рузвельта. Особое внимание нацистские пропагандисты уделяли связи между этим событием и чудом, которое спасло Фридриха Великого в середине XVIII столетия. Конечно, такая пропаганда не могла убедить даже самых доверчивых солдат. Однако они продолжали ожидать мощного контрнаступления, приуроченного ко дню рождения фюрера — 20 апреля. Ходили слухи, что именно в этот день германское командование наконец отдаст приказ о применении нового 'чудо-оружия'.
Обозленные военными неудачами офицеры не упускали возможности напомнить ветеранам боев на Восточном фронте о тех насилиях, которые там творились. По их мнению, русские будут еще более беспощадны, как только прорвутся к Берлину. 'Ты не можешь себе представить, — писал старший лейтенант вермахта своей жене, — какая ненависть сейчас поднимается среди наших солдат. Мы готовы разорвать русских. Насильники наших женщин и детей должны испытать на себе всю силу нашего гнева. Невозможно себе представить, что эти звери творили. Мы все дали клятву, что каждый из нас должен убить по крайней мере десять большевиков. Да поможет нам Бог'[529].
Однако большинство молодых солдат и резервистов, недавно призванных на фронт, прежде всего хотели выжить. Сражаться за идею они уже не желали. Командир полка 303-й пехотной дивизии 'Дёберитц' дал совет одному из своих батальонных командиров: 'Мы должны удержать фронт любой ценой. И вы также несете за это персональную ответственность. Если увидите, что некоторые солдаты начинают покидать свои позиции, вы должны немедленно отдать приказ об их расстреле. Если вы уже не в силах будете справиться с потоком беглецов и ситуация станет безнадежной, тогда у вас останется один выбор застрелиться самому'[530].
Накануне наступления над Зееловскими высотами опустилась почти полная тишина[531]. Лишь изредка советская сторона открывала беспокоящий огонь из артиллерийских орудий и пулеметов. Германские солдаты, только что вышедшие с передовых позиций в ближайший тыл, чистили оружие, умывались, готовили пищу. Некоторые из них, если работала полевая почта, писали письма на родину. Однако многие солдаты теперь просто не знали, по какому адресу отправлять корреспонденцию — их родственники либо уже находились на оккупированной территории, либо вовсе исчезли в неизвестном направлении.
Оберлейтенант Вуст послал подчиненных ему военнослужащих (недавних техников люфтваффе) к полевой кухне, которая располагалась в деревне сразу за второй линией траншей. Сам он остался в передовой траншее в компании с унтер-офицером из его роты. Они внимательно смотрели на пойму реки Одер и на советские линии укреплений, откуда в ближайшем будущем ожидалось русское наступление. Внезапно Вуст задрожал. Обернувшись к товарищу, он спросил: 'Скажи, тебе тоже холодно?' 'Нет, господин оберлейтенант, нам не холодно, ответил тот. — Мы просто боимся'.
Тем временем в самом Берлине Мартин Борман рассылал последние распоряжения гауляйтерам. Он приказывал им быть стойкими и подавить в себе страх[532]. На улицах германской столицы немцы возводили импровизированные баррикады. Они переворачивали трамвайные вагоны, ставили их поперек путей и забивали битым кирпичом или щебенкой. Полным ходом шла мобилизация фольксштурма. Комплектов обмундирования хватало не для всех, поэтому некоторые фольксштурмовцы носили серо-голубые французские шлемы и даже униформу французской армии. Это были последние трофеи, оставшиеся после громких побед немецкой армии в 1940 и 1941 годах.
Гитлер не был одинок в проведении эпохальных параллелей между текущими событиями и Семилетней войной. В газете 'Правда' также вышла статья, посвященная захвату русскими Берлина 9 октября 1760 года. Тогда в прусскую столицу вошел русский авангард, состоящий из пяти казачьих полков. Ключи от Берлина были переправлены в Санкт-Петербург и оставлены на вечное хранение в Казанском соборе. 'Правда' призывала советских бойцов помнить это историческое событие и выполнить приказ Родины и товарища Сталина[533]. Символический ключ от ворот Берлина был теперь вручен командующему 8-й гвардейской армией генералу Чуйкову. Он служил напоминанием советским частям, что русские войска подходят к городу уже не в первый раз.
В войсках распространялись и более современные символы, призванные мобилизовать солдат на героические поступки. Каждой дивизии первого эшелона наступления были вручены красные знамена. Их предстояло водружать на самых значительных берлинских зданиях. Это являлось своего рода 'социалистическим соревнованием', которое было призвано еще больше повысить моральный дух красноармейцев и заставить их безоглядно жертвовать жизнями. Самая высокая честь выпадала на долю того соединения, которому посчастливится штурмовать сам рейхстаг — объект, выбранный Сталиным в качестве последнего прибежища 'лживого фашистского зверя'. В вечер перед наступлением в частях Красной Армии происходило то, что можно назвать массовым светским крещением. Более двух тысяч солдат и офицеров 1-го Белорусского фронта были приняты в ряды Коммунистической партии.
Советское командование не сомневалось, что ему удастся прорвать немецкую линию обороны, но оно продолжало опасаться, что англо-американские войска достигнут германской столицы первыми. Такая вероятность рассматривалась как наихудшее унижение. Берлин мог принадлежать только Красной Армии. Считалось, что она завоевала это право как своими победами, так и огромными жертвами. Командующие на фронте прекрасно понимали, с каким нетерпением Верховный (их непосредственный начальник) ожидает начала атаки. Однако генералы знали далеко не все. Они, например, не были осведомлены, в какое
