правильно. Двое слуг были со мной в машине, и, казалось, не обратили тогда никакого внимания ни на мальчишек, ни на антилопу. Но теперь они с жаром стали объяснять остальным, где были мальчишки с антилопой, в котором часу, и даже подробно рассказали, кто родители этих ребят. Ночь была лунная, слуги мои разошлись в разные стороны, обсуждая по пути все, что случилось; я слышала, как кто-то из них сказал, что я их всех прогоню, если они не найдут антилопу.
Рано утром Фарах принес мне чай, а с ним пришел Джума, неся на руках крошку-антилопу. Это была самочка, и мы назвали ее Лулу, что на языке суахили значит 'жемчужина'.
Тогда Лулу была ростом с кошку, и глаза у нее были большие, спокойные, фиолетовые. Ножки у нее были такие тонюсенькие, что было как-то боязно, как бы они не переломились, когда она в очередной раз подогнет их, ложась, или разогнет, вставая. УШКИ у нее были шелковые и на удивление выразительные, а нос -- черный, как трюфель. Крошечные копытца напоминали ножки знатных китаянок, которым бинтовали ступни с детства. Удивительное чувство -держать в руках такое совершенное создание!
Лулу очень быстро привыкла к дому и его обитателям и вела себя совсем непринужденно. В первые недели она никак не могла приспособиться к натертым до блеска
полам -- ее ножки разъезжались во все четыре стороны: казалось, вот-вот случится катастрофа, но ее, как видно, это не беспокоило, и вскоре она научилась ходить по гладкому полу, постукивая копытцами -- точь-в-точь, будто кто-то сердито стучал пальцами по столу. Лулу была удивительно чистоплотна. Уже с детства она все хотела делать по-своему, но когда я запрещала ей что-то, она не упрямилась: 'Будь по- твоему, -- как будто говорила она -- лучше уступить, чем ссориться!'
Каманте выкормил ее из соски, он же запирал ее на ночь: вокруг нашего дома по ночам часто рыскали леопарды. Лулу привыкла к Каманте и ходила за ним по пятам. Иногда, если он делал не то, что ей хотелось, она довольно сильно бодала его худые ноги своей головенкой, и была она такая хорошенькая, что, видя их вместе, я невольно вспоминала старую сказку о Красавице и Чудовище. Лулу была столь прекрасна и изысканно грациозна, что все в доме подпали под ее власть и лезли из кожи вон, чтобы ей угодить.
В Африке я держала только одну породу собак -- дирхаундов, шотландских борзых. Нет более благородных и красивых собак. Наверное, эта порода с незапамятных времен жила близ людей и потому так понимает человека, так хорошо уживается у него в доме. На старинных полотнах и гобеленах часто встречаются изображения собак этой породы, и им присуще нечто такое, что заставляет саму жизнь казаться старинным гобеленом -- их стать, движения несут с собой дух средневековья.
Первого пса этой породы, по имени Даск, мне подарили дома к свадьбе, и я привезла его с собой в Африку, куда я прибыла, можно сказать, как те первооткрыватели, что когда-то прибыли в Америку на корабле 'Мэйфлауэр'. Пес отличался отвагой и благородством. Он сопровождал меня в первые месяцы войны, когда я перевозила на упряжках волов грузы для правительства по террито
рии племени масаи. Но через несколько лет его убила зебра. Когда Лулу стала жить у меня, в доме были два сына моего Даска.
Шотландская борзая отлично гармонирует с африканским пейзажем и с туземцами. Быть может, это зависит от окружающих гор -- во всех троих как бы лейтмотивом проходит высота -- внизу, на уровне моря, они не так вписывались в окружающий их пейзаж Момбасы. Будто необъятные суровые просторы, равнины, нагорья и реки казались бы пустынными без этих борзых. Мои псы были отличными охотниками, и чутье у них было лучше, чем у английских грейхаундов, но они охотились 'по-зрячему', и когда два пса работали согласно -- это было поразительное зрелище. Я брала их с собой, когда ездила по заповеднику, что вообще-то разрешалось, и тут мои псы разгоняли зебр и гну по всей равнине: казалось, что несметное множество звезд разом бросалось врассыпную и в ужасе неслось по небу. Но когда я охотилась в резервации масаи, я никогда не упускала подранков, если мои псы были со мной.
Они отлично выглядели и в тропических лесах -- темносерые, в глубокой тени зеленого леса. Один из псов убил огромного старого самца-павиана, но тот в драке прокусил ему нос, испортив его гордый профиль, зато все туземцы считали эту рану почетной, потому что павианы -- отъявленные мирские захребетники, и туземцы их ненавидят.
Мои дирхаунды были настолько умны, что знали, кому из моих слуг мусульманская вера запрещает прикасаться к собакам.
В первые годы пребывания в Африке у меня был оруженосец по имени Исмаил, сомалиец, который скончался еще при мне. Это был оруженосец старой закалки; теперь таких уже нет. Он был воспитан великими охотниками на крупного зверя в начале века, когда вся Африка, по сути
дела, была настоящим охотничьим раем. С цивилизацией он был знаком только по встречам на охоте, и говорил поанглийски на своеобразном 'охотничьем' арго. Он, например, называл мои ружья 'взрослое' и 'молодое'. Когда Исмаил вернулся к своему племени, на родину, в Сомали, я получила от него письмо, адресованное 'Львице Бликсен', и начиналось оно так: 'Многоуважаемая Львица!'. Исмаил был истинным мусульманином и ни за какие блага не дотронулся бы до собаки, и это частенько мешало ему в работе. Но он сделал исключение для моего пса, Даска: не возражал, когда я брала пса с собой в нашу двуколку, запряженную мулами, и даже разрешал Даску спать в своей палатке. Даск сам поймет -- кто правоверный мусульманин, и никогда сам к нему не прикоснется. Мне Исмаил как-то сказал:
'Знаю, Даск из того же племени, что и вы сами. Он тоже любит посмеяться над людьми'.
Так вот, мои псы уже понимали, какое высокое положение Лулу занимает у меня в доме. Надменная самоуверенность великих охотников таяла перед ней, как лед. Она отпихивала их от чашки с молоком, гоняла с любимых мест у камина. Я надела на шею Лулу небольшой колокольчик на ремешке, и вскоре достаточно было собакам заслышать мелодичное позвякиванье этого колокольчика, возвещающее приближение Лулу, как они молча, с достоинством поднимались со своих теплых мест у камина, уходили и ложились в другом конце комнаты. Но сама Лулу вела себя примерно: она подходила и ложилась на подобающее ей место -- так благовоспитанная леди, скромно подбирая платье, садится, стараясь никого не обеспокоить. И молоко Лулу пила словно из вежливости, немного жеманно, как будто уступая уговорам слишком радушной хозяйки дома. Она любила, чтобы ее чесали за ушком, очень мило разрешая это делать -- так молодая жена как бы нехотя дозволяет мужу приласкать ее.
Когда Лулу подросла и была в расцвете своей юной прелести, она стала статной, в меру округлившейся маленькой антилопой, настоящей красавицей, совершенством -- с головы до кончиков копыт. Казалось, она сошла с иллюстрации к песне Гейне о мудрых и нежных газелях с берегов Ганга.
Но на самом деле Лулу вовсе не была такой тихоней -- в ней, как говорится, сидело сто чертей. В ее характере проявилась одна черта) присущая всем женщинам: она всегда делала вид, что готовится только к защите, лишь бы ее не трогали; но на самом деле всем существом готовилась напасть первая. На кого? Да на весь белый свет. Когда на нее накатывало, она забывала обо всем и теряла голову -- нападала даже на мою лошадь, если та ей чем-то не угодила. Помню, как старый Гагенбек, владелец знаменитого зверинца в Гамбурге, говорил, что из всех животных, включая и хищников, самые коварные -- именно олени, и что скорее можно довериться леопарду, чем молодому оленю -- он непременно нападет на тебя с тыла.
Но весь дом гордился Лулу, даже тогда, когда она вела себя, как настоящая бессовестная кокетка; но все равно она не была счастлива с нами. Иногда она уходила из дому на целые часы, а бывало, исчезала до самого вечера. Иногда у нее портилось настроение, видно было что ей все опротивело, и она себе в утешение начинала отплясывать какой-то боевой танец на лужайке перед домом: казалось, что она выделывает всякие дикие штуки в угоду Сатане.
'Ох, Лулу, -- думала я, -- знаю: ты настоящее чудо, и прыгать умеешь выше головы. Сейчас ты на нас злишься, думаешь: 'чтоб вы все сдохли?', да нам и впрямь пришлось бы плохо, если бы ты точно захотела нас прикончить. Но мешает тебе не то, что мы понаставили всяких препятствий -- ты ведь великая прыгунья, как известно. Наоборот, тебе не нравится, что никаких препятствий мы не
ставим. Понимаешь, Лулу, в тебе таится громадная сила, и все препятствия тоже в самой тебе, а главное, что твое время еще не пришло'.
Но как-то вечером Лулу не вернулась, и мы понапрасну искали ее целую неделю. Для всех нас это был тяжелый удар. Из дома ушло что-то чистое, звонкое, и он стал ничем не лучше других домов. Я думала, что тут не обошлось без леопардов, шнырявших у реки, и как-то вечером сказала об этом Каманте.
Как обычно, он довольно долго не давал мне ответа, очевидно, не зная, как отнестись к моему недомыслию. И только через несколько дней сам заговорил со мной об этом.
'Вы считаете, что Лулу умерла, мсабу', -- сказал он. Мне не хотелось подтверждать это, но я сказала,
