избушке. Там, на обрыве, под которым еще лежал с зимы снег, на ветру, они долго стояли и смотрели вслед удаляющемуся суденышку, пока оно не скрылось из виду. - Как же мы теперь двое-то? - озадаченно спросил Дерябин. - Управимся как-нибудь, - отозвалась Фекла и, закрыв руками лицо, заплакала. Дерябин посмотрел на нее с недоумением: 'Будто по мужу плачет'. И вдруг его осенила догадка: 'Видно, любовь у них. Я, старый дурак, и не заметил ничего!' Он постоял рядом с Феклой, повздыхал сочувственно и пошел в избу. Фекла долго маячила над обрывом на холодном пронизывающем ветру и глядела на море, где разгуливал шальной взводень. 4 Дорофей с командой на мотоботе 'Вьюн' дважды выходил в море миль за двадцать от берега за треской и оба раза возвращался в Шойну с полными трюмами. В третий раз смоленый крутобокий 'Вьюн' лег носом к волне, снова и снова забрасывали невод и выбирали его с богатым уловом. Треска была отборной, крупной. Команда не знала отдыха. Родион и Хват стояли у ручной лебедки, а у штурвала бессменно - Дорофей. Команда невелика, дела всем хватало по завязку, и на частые смены у руля рассчитывать не приходилось. Все сильно уставали, после ужина валились на койки и спали до зари без просыпу, без сновидений, а потом, наскоро позавтракав, снова шли на палубу. На этот раз рыбакам не повезло: едва успели взять вторую тоню и спустить улов в трюм, с Баренцева моря накатился взводень. Крепчал ветер. Дорофей увидел из рубки потемневшее небо, пенные брызги у бортов. 'Ни одного просвета в тучах, - подумал он. - Кипит море, Придется штормовать'. Приоткрыл дверь рубки, крикнул в рупор: - Палубу прибрать! Люки задраить! Пока команда суетилась на палубе, прибирая снасти и наглухо закрывая люки в трюм, ветер совсем рассвирепел. Дорофей повернул судно к берегу. С полчаса летел 'Вьюн', подгоняемый ветром и волнами к Шойне, и когда кормщик заметил полоску берега, снова повернул судно носом к волне. К берегу подходить нельзя, и на якоре не устоять. Бот могло выбросить на отмель, на подводные камни и повредить. Дорофей решил держаться с работающим двигателем в виду берега до тех пор, пока шторм не спадет. ...Рев моря, свист ветра, страшная болтанка. Двигатель стучит на малых оборотах, и 'Вьюн' почти стоит на месте, переваливаясь с кормы на нос. Рыбаки, закрепив все на палубе, спустились в кубрик. В рубку к Дорофею втиснулся Анисим, мокрый, озябший. Дорофей передал ему штурвал. - Против волны держи, чтобы к берегу не сносило, - сказал он и вышел из рубки. Придерживаясь за леер1, Дорофей едва сохранял равновесие. Палуба из-под ног проваливалась, в животе что-то обрывалось, и было муторно. Когда он спускался в машинный отсек, то заметил скопившуюся в проходе воду, которая грозила просочиться к двигателю. Дорофей постучал в дверь, Офоня, откинув запор, впустил его. - Как двигатель? - спросил Дорофей. - Пока в норме. - Палубу заливает. Дверь в машинное отделение надо бы крепче задраить. - Надо. Попадет в машину вода - крышка. Забей-ка дверь снаружи. Есть гвозди-то? - Найдем. А вахту один выстоишь? - Выстою. Не на век же шторм! Дорофей принес топор, гвозди, наглухо заколотил дверь в машинный отсек. Поднялся на палубу, позвал Григория и Родиона: - Живо к помпе! Судно заливает. Хват и Родион стали к ручному насосу, откачивать трюмную воду. Дорофей протянул им концы, закрепленные за мачту, и велел обвязаться, чтобы не смыло за борт. Хват через голову надел петлю, затянул ее на поясе. - На помочах теперь! - крикнул он, повернув к Дорофею мокрое, с оскалом улыбки лицо. Дорофей осмотрел всю палубу и только тогда вернулся к Анисиму в рубку. - Отдохни, Дорофей. Я постою у руля, - сказал Анисим. Дорофей попытался вздремнуть, но не смог. Усталые руки, ноги, спина - все будто одеревенело. Прислушиваясь к работе двигателя, Дорофей думал о заколоченном в машинном отсеке мотористе.
Афанасий Патокин, которого односельчане звали просто Офоней, с молодых лет имел тяготение ко всяким 'железным штукам'. Некоторое время он помогал деревенскому кузнецу изготовлять необходимые в мужицком обиходе поделки дверные навесы, засовы, витые кольца со щеколдами, топоры, ножи, косы- горбуши, наконечники багров, гвозди и болты для шитья карбасов и ботов. Приметив любовь парня к кузнечному ремеслу, Вавила, собиравшийся поставить на свои суда вместо парусов двигатели, отправил его в Соломбалу, в судоремонтные мастерские учиться моторному делу. Там, приставленный в ученики к опытному механику, Офоня со свойственной ему пытливостью и старательностью изучил десятисильный двигатель, познакомился и с другими машинами, какие оказались под рукой. Когда судовладелец из Унды купил дизель для своего бота 'Семга', то отозвал уже преуспевшего в дизельном деле Офоню с ученья и поручил ему установку мотора на судно. Патокин хорошо справился с поручением Ряхина и с тех пор не расставался со своим ремеслом. Плавая на боте при купце, а потом и в колхозе, он стал заправским мотористом, равных которому в Унде не имелось. Позже мотористов стала готовить моторно-рыболовная станция, и не только Офоня стал знатоком дизельного дела. Однако в затруднительных случаях почти все механики обращались к нему за советом и помощью, уважая его знания и опыт. Дизельный мотор на боте 'Вьюн' Патокин знал до последней гайки: все в нем было подшабрено, притерто, пригнано друг к другу его сухощавыми жилистыми руками, чуткими к металлу. Не однажды он разбирал и собирал этот дизель во время ремонтов и профилактики. Потому-то и работал дизель, как хорошие выверенные часы. Ведь без надежного мотора рыбакам в море прямая гибель! Старенький, не единожды побывавший в штормовых передрягах двигатель еще и сейчас служил верно и безотказно, и потому 'заколоченный' в машинном отсеке Офоня не испытывал особого беспокойства за свое детище. 'Главное - чтобы бот был на плаву, не потерял управления, а мотор вывезет!' - думал он, дежуря в своем отсеке. Тускло поблескивали металлические части от смазки при свете двух электрических лампочек. В отсеке тепло, сухо. Трюмную воду откачали, и то, что просочилось в машинное через дверь до появления Дорофея, ушло через стлань на днище. Офоня чувствовал себя уверенней. Он добавил в бак горючего, в картер - масла, долго лазил вокруг дизеля с масленкой и ветошью, вытирая до лоска горячие от работы узлы. Наведя идеальную чистоту, сел на широкий топчан, на котором при случае можно было и вздремнуть, вынул из кармана часы, посмотрел время - восемь вечера. Достал из навесного шкафчика сверток с хлебом, налил в кружку воды из маленького жестяного бачка с латунным краником и принялся за еду. Бот кидало из стороны в сторону, вода из кружки расплескивалась, и Офоня поскорее отпил ее. В машинном становилось очень душно. Иллюминаторы открыть было нельзя заплеснет вода. А между тем глаза у моториста начинали слезиться от едкой гари. Выхлопной патрубок выходил на улицу, но часть газов все же оставалась в помещении. Офоня все чаще поглядывал на задраенный люк над проходом между мотором и бортом, но и его открыть не решался - волна гуляла по палубе. 'Ладно, потерплю пока', - решил моторист. Аккуратно завернул в узелок остатки еды, спрятал в шкафчик, достал папиросу и закурил. Выхлопные газы начисто отбивали вкус табака, и Офоня тут же погасил папиросу. Незаметно для себя закрыл глаза. Дизель работал спокойно и ровно, он стал грохотать глуше, будто уши у Офони заложило ватой... Он понял, что засыпает, и, спохватившись, усилием воли прогнал сон. Дизель снова загремел во всю силу. Чтобы не уснуть, Патокин принялся тихонько ходить взад-вперед в тесном отсеке, пошатываясь от качки. И тут почувствовал тошноту и легкое головокружение. 'Угорел-таки, - подумал он. - Плохо! Ни струйки свежего воздуха. Так можно и концы отдать. Что делать?' Наверху ярились волны, бот кидало из стороны в сторону, пустое железное ведро с бряканьем каталось по проходу. Офоня поднял его, повесил на гвоздь. Шторм не стихал. Дверь - вот она... Стоит только взять ручник из-под топчана и отбить ее одним-двумя взмахами. Но - нельзя. Офоня с трудом превозмог себя, удержался. Боясь потерять сознание, он все-таки решил открыть иллюминатор. Едва хватило у него сил отвинтить фасонные с барашками гайки и скинуть с краев иллюминаторной крышки. В отсек ворвался ветер с брызгами воды. Офоня стал жадно хватать свежий ночной воздух. В лицо плескало волной, захватывало дух, но моторист, когда волна опадала, снова и снова ловил воздух ртом. Стало полегче. Перед глазами перестали мельтешить синие расплывчатые пятна, сердце забилось ровнее. Офоня закрыл иллюминатор и подошел к двигателю, проверил уровень масла, опять взялся за ветошь. Дизель работал по-прежнему на малых оборотах: иной команды не было, Дорофей не подавал через дверь условленных сигналов, и Офоня подумал, что судно все так же борется со штормом вдали от берега. Меж тем болтанка поулеглась. Завизжали, заскрежетали выдираемые гвозди. Дорофей отворил дверь, шагнул в машинное. - Ух ты! Не задохся? Живой? - Живой пока, - ответил Офоня. - Мы, Патокины, двужильные. В иллюминатор отпышкивался... Как там, наверху? - Шторм стихает. Скоро пойдем к берегу. Отдохни маленько, да и прибавь оборотов. Офоня сел на порог у раскрытой двери. Достал часы, а они стоят: кончился завод. - Который час? - спросил у Дорофея. - Седьмой утра. Знаешь, сколько ты сидел взаперти? Ровно двенадцать часов! - Ну, а мне показалось часа три... - Патокин озабоченно посмотрел на двигатель. - Придется осенью мотор в капитальный ремонт. Совсем разрегулировался. Неполное сгорание топлива... А я-то надеялся на него. Вот что значит проверка непогодьем, да еще с забитой дверью... - До осени-то поработает? - спросил Дорофей, подойдя к мотористу и положив руку ему на плечо, на потную замасленную робу. - До осени протянет, - невесело сказал Офоня, недовольный собой и своим дизелем. - Ладно. Спасибо тебе за эту трудную вахту. Молодец! Мотор у тебя не так уж плох, как тебе кажется, - похвалил Дорофей приунывшего
