дважды трогал рукой волосы на затылке и что-то говорил мастеру. Когда лейтенант смотрел в зеркало, Андрей, чтоб не встретиться с ним взглядом, рассматривал плакаты, расклеенные на стенах парикмахерской. Один из плакатов - 'Болтун - находка для шпиона!', - висевший на видном месте, меж зеркал, и, пожалуй, наиболее броский, привлек внимание Андрея. Пожилая работница, приставив палец к губам и гипнотизируя строгим неотступным взглядом, предостерегала: 'Не болтай!' Эти два слова большими буквами были выведены внизу плаката, а в верхнем углу было написано: Будь начеку! В такие дни подслушивают стены. Недалеко от болтовни и сплетни до измены.
Взяв гребень с ваткой, чернявый расчесал лейтенанту волосы, сделал еще несколько движений ножницами и, осмотрев свою работу с разных сторон, принес из чуланчика, где горела керосинка, алюминиевый стакан с кипятком, кисточку и так же неторопливо, как и все, что он делал, принялся править бритву на ремне. В парикмахерскую, запыхавшись, вошел и окинул всех хмурым взглядом пожилой капитан-артиллерист с палочкой в руках; как оказалось, заняв ранее очередь, он куда-то отлучался и, возвратившись как раз вовремя, тут же уселся в среднее кресло к полной парикмахерше. 'И ничего в нем нет подозрительного', - огорченно размышлял Андрей, глядя на лейтенанта. Рядом словоохотливый старшина не умолкая рассказывал молоденькому авиатору: - Двадцать седьмую перебросили в Белосток. Вот это город! Правда, центр побит, но женщины! - Старшина восторженно почмокал губами; только теперь Андрей заметил, что тот навеселе. - Это с нашей Дунькой раз, два и в дамки, - заявил он убежденно. - А польки не-ет! Обхожденьице дай, ласку, подходец. Разные там: падам до нужек шановни пани, пшепрашем, пани, цалую рончики...* И еще вагон всякий галантерейности. Не раз вспотеешь. А иначе - напрасные хлопоты. Это тебе не наша Дунька: погладил по шерстке и замурлыкала! Не-ет!.. Обхождение дай! Подходец тонкий требуется, с виражами! А так запросто не прошелестишь... Капитан-артиллерист (ему только намылили лицо) обернулся и угрюмо посмотрел на старшину; тот, не заметив, продолжал рассказывать об особенностях обхаживания женщин в Польше, о каком-то Березкине из 6-й истребительной и о случае, который произошел с этим летчиком, когда он, хлебнув 'послеполетные' за всю эскадрилью, отправился с аэродрома в Белосток и спьяна 'пустил пузыря'**. Старшина совершенно не умел молчать. Оставив Березкина, он заговорил о новых, только что полученных истре- --------------------------------------* Падам до нужек шановни пани, пшепрашем, пани, цалую рончики... Падаю к ножкам прекрасной пани, прошу прощения, пани, целую ручки... (польск.). ** Пустить пузыря- потерять ориентировку, заблудиться. бителях 'ЯК-3'. Если о некоторых других самолетах он был весьма невысокого мнения и называл их не иначе как 'дубами', 'гробами' и даже 'дерьмом', то о новых истребителях он отзывался с похвалой и всячески расписывал их достоинства: -... Устойчивы, поворотливы, в управлении - как перышко! Но главное скорость! Не машина - молния! Как-нибудь шестьсот пятьдесят, а это не семечки - абсолютное превосходство! И в маневре бесподобны. Ручку на себя - в небе тает. И вооружение усилено. Скажи мне: есть у немцев такая машина?.. И не снилась!.. 'Вот звонарь! - с досадой подумал Андрей. - Ну что его, за язык тянут, что ли?' - Прыщичек тут у вас, - виновато улыбаясь, сообщил чернявый лейтенанту, неосторожно задев его бритвой около уха и заметив капельку крови. -... Из Тринадцатой и Двадцать пятой тоже поехали за новыми машинами. Нагонят этих 'ЯКов' или, может, 'ЛА-7' получат - и немцам неба не видать. Точно! Это тебе не сорок первый год... Отстранив брившую его толстую парикмахершу, капитан- артиллерист с мыльной пеной на лице и салфеткой на груди поднялся в этот миг из кресла и шагнул к старшине. - Встаньте! - потребовал он. Старшина, не понимая, поднялся, планшетка болталась у голенищ его щегольских сапожек. - Трепач! - вдруг резко сказал, вернее, выкрикнул капитан. - С вашим языком не в авиации служить, а коров пасти!.. Идите отсюда!.. Мастера обернулись на шум; весь красный, старшина еще какое-то время продолжал стоять, затем медленно прошел к выходу и, поймав участливый взгляд смазливой парикмахерши, остановился вполоборота у двери и попытался улыбнуться: улыбка получилась растерянная и неестественная; вся развязность и бойкость сразу слетели с него. Постояв так секунды, он вышел. Младший лейтенант - летчик, с которым он говорил, - покраснел как кумач; все молчали. - Вы мне йодом помажьте, - негромко промолвил в наступившей тишине старому мастеру лейтенант; он менее других обратил внимание на это небольшое происшествие, он был занят осмотром пореза и заметно тревожился. - А то, знаете... - Не извольте беспокоиться, - услужливо заметил чернявый. - Сделаем в лучшем виде... Капитан-артиллерист снова сел в кресло и, подергивая головой и нервно поправляя салфетку у воротника, с возмущением говорил в это время парикмахерше: - Трепется и трепется. Как баба! Противно слушать!.. - И верно! Мы, женщины, куда как разговорчивы, - вдруг не к месту певучим голосом сказала парикмахерша, игриво и весьма глупо улыбаясь. Все от простоты нашей, откровенности!.. И страдаем всегда за это... - Уж вы откровенны! - мрачно и с раздражением сказал капитан. Трепачишка чертов! Сопляк!.. - Он никак Не мог успокоиться. - Знаю я вашу простоту, - он похлопал себя по шее, - на своей шкуре испытал! И, проведя ладонью по выбритой щеке, тем же злым, возбужденным тоном спросил: - Вы думаете, он летает?.. Писарюга какой-нибудь! Или на аэродроме самолетам хвосты вертит. А я вгорячах промашку дал: его, разгильдяя, в комендатуру отправить надо было!.. Между тем лейтенанту приложили к лицу горячую салфетку - компресс. - Я за вами, - поднимаясь, напомнил Андрей сержанту. - Сейчас п-приду...
28. ВОТ И ВТОРОЙ!
Выйдя из парикмахерской, лейтенант, подстриженный и похорошевший, взглянул на часы, закурил и неторопливой походкой направился в сторону станции. Андрей на значительном расстоянии следовал за ним. Как и большинство его сверстников, лейтенант с откровенным интересом поглядывал на встречных девушек и молодых женщин; остановился у афиши кино, прочитал, попытался заговорить с худенькой блондинкой, впрочем, безуспешно. Пошел дальше, вид у него был довольно беззаботный, однако он не забывал отдавать честь, причем делал это четко, с той легкостью, какая отличает служащих в армии не первый год. У железнодорожного переезда он бросил окурок, который, как перед этим и спичка, был тут же украдкой подобран Андреем. Во всем облике лейтенанта, в его фигуре, лице, походке, поведении и обмундировании, не было ничего примечательного или необычного, как говорится, не на чем взгляд остановить; за годы войны Андрею приходилось видеть десятки, если не сотни, таких юношей в военной форме. Вслед за лейтенантом Андрей вышел на пристанционную площадь, где вдоль штакетника стояло несколько автомашин. - Товарищ полковник, - послышалось совсем рядом, - разрешите... Андрей обернулся и буквально в двух метрах от себя увидел стоящего навытяжку возле полуторки Таманцева и рядом с ним двух незнакомых усмехающихся офицеров - капитана и старшего лейтенанта, как догадался Андрей, прикомандированных. - Виноват, - дурачился Таманцев. - Разрешите обратиться... - Т-ты еще не уехал? - не обращая внимания на подначку, удивился Андрей и, жестом подозвав Таманце-ва, указал взглядом на идущего впереди, метрах в сорока, лейтенанта. Таманцев посмотрел и сразу сделался серьезным. - Где ты его достал? - В п-парикмахерской. - Молодчик! Таманцев уже принял решение и, оборотясь, велел двум офицерам: - Ждите меня! Он и Андрей последовали за лейтенантом. Тот направился в конец станции, где возле столовой продпункта, очевидно, поджидая его-, стоял круглолицый капитан. - Вот и второй, - обрадованно сказал Таманцев и посмотрел на часы. Без трех минут четыре... Надо полагать, они условились здесь встретиться...
* * *
Капитан и лейтенант обедали долго, около часа, по-видимому никуда не торопясь. Тем временем Таманцев и Андрей лежали на траве за низкорослым крапивником метрах в пятидесяти от столовой. В тени места, пригодного для наблюдения, поблизости не было, приходилось снова жариться на солнце. Таманцев внимательно рассмотрел окурок, затем сравнил две обгорелые спички - брошенную лейтенантом и найденную в лесу на поляне, - они оказались разными. - Все это фактики... - вздохнул он и, бережно завернув окурок и спички в старое письмо, уложил в плексигласовый портсигар и спрятал в карман. - Топаешь целый день, - заметил он погодя, - и дела будто не делаешь, а устанешь как собака и проголодаешься. Ты ел чего? - Нет. - И я тоже. - Таманцев жадно потянул носом, ему все казалось, что от столовой доносится запах мясного борща. Сейчас бы чего-нибудь кисленького... - мечтательно произнес он, вроде жареного поросеночка!.. С хренком! И пивка бы пару бутылочек со льда... Андрей угодил рукой в крапиву и, растирая ожженное место, осматривал небо. - Ну и ж-жарынь... Как бы грозы не было. - Грозой сыт не будешь... А они обедают, - кивая в сторону столовой, не унимался Таманцев. - Сегодня там борщ мясной с помидорками и гуляшик с макаронами. Такой гуляшик - пальчики оближешь! - А ты откуда з-знаешь? - А я не знаю, я только так думаю... Да-а, пожрать не мешало бы! Как говорил товарищ Мечников, еда - самое интимное общение человека с окружающей средой. А уж он-то соображал... Таманцев дважды со стороны кухни подходил к продпункту и заглядывал в уставленный длинными столами большой зал, но зайти внутрь не решился: кормили маршевый эшелон, в столовой, как и вообще на станции, было многолюдно, но офицеров - единицы. И рисковать - вести наблюдение в самом помещении - не стоило, тем более что круглолицый капитан и лейтенант сидели за столом одни. Когда же, пообедав, они вышли из столовой, закурил только
