рвется».CXXXIXИ вышла из каморки, где в томленьеМетался сын и горестно стонал.Почувствовав свое уединенье,Он от любви еще сильней страдал,И груди непривычное мученьеВсе возрастало, пламень сожигалВсе яростней; взывал он: «Почему жеЛюбовь, что миг, терзает больше, хуже?!CXLЯ чувствую, что весь внутри сгораюЛюбовным пламенем: я слышу-грудьИ сердце жжет он с краю и до краю;Себе помочь не властный как-нибудь,Беспомощный, бессильный, замираю.И лишь одна могла б в меня вдохнуть,Чуть пожелай, мир и забвенье болиИ сделать все со мной, что ей по воле.CXLIИ ты одна мила, как ангел нежный,Красою светлокудрою своей,С умильной речью, легкой и небрежной,Всех белых роз улыбчивей, свежей,Всех ясных звезд в лазури безмятежнойБлистательней, — ты мне всего милей,Одну тебя, желанная, желаюИ ночь, и день всечасно призываю! CXLIIЛишь ты одна всю боль моих страданийМогла бы благодатно исцелить!Лишь ты одна всей властью нежных дланейВедешь моей безвластной жизни нить!Лишь ты одна от смертных воздыханийМой жалкий век вольна освободить!Лишь ты одна захочешь — обладаешьМной, как ты можешь, как ты пожелаешь!»CXLIIIИ говорил: «Жесточе невозможно,Чем ты, томить безжалостной тоской;И, дикую, страшит тебя тревожноТобою восхищенный взор людской!Вся жизнь моя, что для тебя ничтожна,Во мрак темницы ввержена тобой,И нет в тебе — увы! — тем мукам веры,Что ты не видишь, а дала без меры!»CXLIVПотом, стеня, к Венере обратился:«Священная богиня, победитьВластна ты всех на свете, кто бы тщилсяОт ран твоих себя оборонить,И от тебя никто не защитился;А ныне, мнится, не сильна сломитьТы слабой девушки — и перед неюБессильна всею силою своею.CXLVТы мощь свою всю ныне потерялаПротив нее, и тонкий ум притих,С каким всегда разил сердец немалоТвой сын Амур, высоких и простых.Пред сердцем ледяным вдруг все пропалоПрезревшим обаянье сил твоих;Обыкшие вершить твое отмщеньеЛук, стрелы острые — в пренебреженье.CXLVIЕе, быть может, без труда ты мнилаВдруг захватить, как и меня взяла,Чтоб в грудь ее твоя проникла сила,В грудь изо льда, — как и в мою вошла.Она же стрелы просто притупила,Что на нее ты мудро навела;А я, глупец, от них не защитился —И в вечную темницу погрузился.CXLVIIМне никогда уж не освободиться;Мир, отдых и покой — не для меня:Но мукой новой буду я томитьсяВсечасно от любовного огня.И в этой думе с телом разлучитсяДуша моя, рыдая и стеня,К погибели своей. И черной теньюС тенями будет. Вот конец мученью.CXLVIIIТебя молю, о Смерть! идешь, врачуяМне горькое земное бытие;По доброй воле жить уж не хочу я;Рази же сердце бедное мое! А не сразишь, так сам сражу, тоскуя.Как чтил бы я пришествие твое!Так поспешай — и сброшу я оковы,Мне тяжкие мучительно суровы».CXLIXТут он умолк, и залился слезами,И вспомнил, как прекрасное копьеВ него метнула нимфа, как словамиПрорвалось сострадание ееИ ужас, что воздушными струямиНеотвратимо мчится острие.И в тех словах почуял он хоть малостьНадежды на узывчивую жалость.CLТак плача и томительно вздыхая,Влюбленный юноша один лежал,Жить жаждая и к смерти вдруг взывая,Надеялся и в ужасе дрожал.Бог сна, из врат великих низлетая,Сном благостным страдальца обаял.Усталостью последней истомленный,Все позабыл забывшийся влюбленный.CLIА мать умелая уж насбиралаЦелебных трав немало — для того,Чтоб сыну сделать ванну: полагала,Что боль в боку измучила его.Доверчивая, ведь она не зналаПричин томленья сына своего.Пока весь ход ее работы длился,Домой и Джирафоне воротился.CLIIИ тотчас же спросил: что сын бесценный?Вернулся ли сегодня он домой?А донна, что звалася Алименой,Ответив «да», свой перепуг ночнойПоведала; без боли неизменнойНе молвит слова сын; ему покойНеобходим; она к нему не входит.«Прошу, нейди и ты, — так речь заводит. —CLIIIЯ ванну приготовила, что болиПомочь должна. Пускай он отдохнет,Как долго будет то ему по воле,И ванну ту целебную возьмет.И уж страдать не будет, верно, боле:Где б ни болело у него, — пройдет.Оставь, пусть спит. Он говорить не может:Сильнее боль в боку его тревожит».CLIVКогда жена все это рассказала,Его схватила за сердце тоска.Любовь отцовская не устояла,Чтоб тотчас же не повидать сынка.В каморку, где постель его стояла,Невольно потянуло старика.И видит — спит. Его он закрываетИ прочь оттуда тотчас поспешает.CLVИ он сказал старушке: «ДорогаяЖена, сынок, сдается мне, уснул,Лежит в постели, тихо отдыхая,И разбудить его я не дерзнул:Грешно, и шутка вышла бы плохая,Когда б теперь я сон его спугнул».«Конечно, — отвечала Алимена, —И не тревожь: ведь сила сна бесценна».CLVIКогда уж долго юношу, лаская,Опутывал сетями легкий сон,И воля грудь наполнила былая,Вздохнув глубоко, пробудился он,А возле — никого. И, вновь вздыхая,Своей печали прежней возвращен,Он пред собою мыслью неостывшейВсе видит нежный взгляд, его сразивший.CLVIIНо чтоб себя не выдать вдруг позорноИ обмануть отцовское чутье,Вскочил и приоделся он проворно.Скрыв муку страсти, одолел ее.Красивое, спокойное притворно,Отер он полотном лицо своеИ взор, еще слезами орошенный, —И вышел вон, хоть несколько смущенный.CLVIIIИ Джирафоне тотчас же встречаетИ спрашивает сына своего,Что было с ним и как он поживает.И, все еще любуясь на него,О том же Алимена вопрошает.А он в ответ: «Да, право, ничего.Я выспался — и не томит нимало,Прошла вся боль, что так меня терзала».CLIXНо все ж отец решил приготовленьеГорячей ванны для него, — и вотЕе берет он только в уверенье,Что боль иная сердце не гнетет.О Джирафоне, что твое леченье!Любовное страданье не пройдет,И разве тут твоя поможет ванна,Когда глубоко в сердце скрыта рапа!CLXДовольно же. И после омовеньяИзрядно грустно день проводит он.Два, три, четыре дня — одни мученья.Минутного он отдыха лишен,Все позабыв былые упоенья,В задумчивости мрачной погружен.Но мысль о той его не покидает,По ком и дни, и ночи он страдает.CLXIОтец, и мать, и все дела на свете,Все — все равно, ничем не занят ум,И мысли нет ни об одном предмете,Вся жизнь кругом — какой-то праздный шум.Но лишь одна бессменно на приметеУ скованных, порабощенных дум,В одну лишь верит, лишь одной боится,-И ею создана его темница.CLXIIКогда бы в страстном, пламенном горенье —Не зная где — он мог ее сыскать,Весь исстрадавшись,
