людей волки шарахались, слишком хорошо они изучили переменчивый недобрый нрав царя зверей. У волчицы на голове до сих пор остался белесый шрам, от удара арматуриной, которая она получила от пьяного Босховца незадолго до их всеобщей гибели. А волк прихрамывал на одну лапу - результат удачного броска камнем, который швырнул десятилетний ребенок. Звери пытались охотиться в окрестных лесах, но и тут потерпели неудачу: чуя холода, местная живность спешно зарывалась в норы или отбрасывала копыта, потому что ранняя осень явилась причиной редкостного неурожая лесного провианта. Вызревшие плоды схватывало заморозком и налившиеся соком ягоды становились чемто вроде скульптуры - красивые и совершенно несъедобные, хранящиеся под прозрачным покровом тонкого льда. По утрам ветер качал эти ледяные цветастые комочки и они мелодично звенели, наполняя пустынный лес тихим, берущим за душу перезвоном. Жаль, слишком мало осталось людей, способных оценить эту дикую и прекрасную лесную музыку. А волки были к ней равнодушны. Не сумев прокормиться, с выпирающими ребрами, звери возвратились в город и обнаружили, что на улицах стало куда безопасней. Скользящие в ночной тьме серыми тенями хищники почти не встречали ни одной живой души. Изредка сверкая фарами и надрывно ревя мотором проносилась дорогая машина битком набитая подозрительным вооруженным народом курьерами, посланниками и без того маленьких, но все время дробящихся общин эдакими подобиями коммун, куда вступали по убеждениям, одинаковым взглядам, и просто так, чтобы спастись от надвигающегося безлюдия, тень которого страшила даже самого закаленного человеконенавистника. И все же они оставались, эти общины, крошечные подобия государства со своими лидерами, убеждениями и армией. Владислав и шестеро примкнувших к нему людей являлись именно подобной общиной, хотя и не подозревали об этом. Впрочем, никто кроме них такт и не озаботился проблемами глобальными, в основном ставя перед собой близко лежащие цели - выжить, сохранить семью и родных. Пережить Исход. Куда исчезают люди никто не знал, это принимали как данность, как судьбу. Оставшиеся горожане упорно делали вид, что не замечают этого тихого, незаметного исчезновения. Но все же завидя идущего впереди переселенца, нагруженного немудреным своим добром и с улыбкой зомби на губах, испуганно шарахались. Как от прокаженного, ругались и плевали вслед. А потом бывало, уходили сами. Мозг зверя прост и примитивен, но вместе с тем обладает огромным потенциалом выживания, и потому, не скованные предрассудками волки ушли в пещеры, вниз. Они не слышали страшных рассказов об этих известняковых кавернах, не читали ныне отдавшую швартовы 'Замочную скважину', и не были знакомы с любящими попугать слушателей сталкерами. Волки ушли вниз и нашли, что в пещерах очень даже неплохо. Живность тут водилась в изобилии, особенно возле выхода. А то, что она странно и непонятно пахла, и имела необычный вкус ни в коей мере не колебало волчьего спокойствия. Она годилась в пищу, и после нее не наступали желудочные колики, и значит все эти зверьки являлись потенциальной добычей. Жертвами оголодавших зверей стали даже несколько гигантских, многолапых мокриц, что уже долгие годы существовали в подземном озерке, скрытом под покровом абсолютной тьмы. Мясо этих лишенных зрения тварей было холодным и склизким, но при этом чрезвычайно питательным. Здесь было хорошо, в пещерах, пусть тот неуловимый наверху медный пугающий запах пронизывал здесь каждую частичку прохладного воздуха. Постепенно волки стали делать вылазки в сторону подземелья. Низко стелясь, проносились они в зарослях высоких луговых трав, перехватывали суетную мелкую добычу, и останавливались, когда запах меди становился удушающим. Звери смутно догадывались о его источники - он был скрыт на холме, и подойти туда не решался ни один из волков, тем более, что стражи холма в источающих железную вонь шипастых ошейниках дважды чуть не перехватили их у самого входа в пещеры. Так или иначе волки постепенно стали забывать о городе оставшемся наверху, и забыли бы совсем, если бы поселение не напомнило о себе самым радикальным способом.
Случайный путник, какими-то судьбами попавший в город к середине сентября, счел бы его покинутым. Будь он образованным, этот путник, он бы, пройдясь ночью от Старого моста до Арены, через пустынную и широкую Центральную улицу, через перекрестки с Верхнемоложской, большой и малой Зеленовскими, мимо впустую источающими влагу колонок и домов с пустыми глазницами окном в которых не горел ни одни огонек неизменно вынес бы свой вердикт: тут случилась какая-то катастрофа. Может быть нейтронная бомба, может быть смертельный вирус неочумы, или секретный реактор летней ночью плюнул в небо источающую радиацию отравленную тучу. Или, если он мистик, чем черт не шутит, все отправились в астральных телах на комету Галлея, или все до единого переселились в параллельный мир, воспользовавшись тарелочками вовремя прилетевших братьев по разуму. Так или иначе, уразумев это, путешественник постарается поскорее покинуть город-призрак, внушающих страх, похожий на исполинский летучий голландец, что несется сквозь время без рулей и ветрил. И будет этот путник не прав. Здесь, на пустынных улицах, за, глухо закрытыми одеялами, окнами, под обледенелой утренней скорлупой каменных домов, еще теплилась, а кое-где даже била ключом скрытая, подспудная жизнь, которая согласно расхожему выражению, все еще, по-прежнему - продолжалась.
Часть четвертая
Ой, мороз...
(Все зло из-под земли).
1.
-Ну, - спросил Дивер, - что скажешь хорошего? -Ничего, - ответил Мельников, - хорошего ничего. Разве что, видел я его. -Ты уверен? Тот самый, черный, лакированный? -Он! На заднем стекле надпись. Дивер согласно кивнул. На этот раз все собрались в квартире Сани Белоспицына. Большая комната здесь оправдывала свое название, к тому же при полном отсутствии мебели становилась чуть ли не залом. Четверо стульев и неказистые кухонные табуретки казались на этом пыльном просторе произведением концепт арта, сделанным художником с явным уклоном в сторону минимализма. Угрюмо поблескивающие стволы в углу завершали картину жирной вороненой точкой. -И где же? -Наткнулся возле самого завода. Дважды он въезжал на территорию и оставался там минут тридцать не меньше. Третий раз выехал в город, и может быть вернулся - мне досмотреть не удалось, курьеры подъехали. -А он? -Ну он то раньше уехал. -Что он там забыл на этой свалке? - спросил Влад, - к чему они, эти заброшенные корпуса? -А вы слышали байки про этот завод? - спросил Степан. -Да кто их не слышал? Хлысты... Зэки... шантрапа. Там ведь уже с десяток лет ничего не работает. -Зона. - Сказал Степан со вкусом. Дивер скривился, глянул на него с неодобрением. Вздохнув, произнес: -Ну а вообще как? Василий Мельников, бомж Василий присел на оставшийся свободным табурет. Одежда пришедшего была заляпана грязью и кое где сиротливо зияла не штопаными дырами. После зеркального эпизода Мельников стал безрассудно храбр, как и бывает у зайцев, которым вдруг посчастливилось зубами завалить волка. Так, что неудивительно, что именно его послали в этот день на разведку. Это была уже не первая вылазка в город. После бурной дискуссии, последовавшей после возвращение Витька, стало ясно, что свобода действий у них колеблется между двумя пунктами: ничего не делать, и сидя сложа ручки ждать Исхода, или попытаться что-то изменить. Как выяснилось в дальнейшем, единственное, до чего у них могли дотянуться руки, был черный 'сааб' - колесный символ царящий в городе разрухи. И тяготеющий к командованию Дивер в скором времени развернул настоящую полевую разведку, с целью выследить скрывающийся автомобиль. Никого убеждать не пришлось - у всех были свои счеты с черной машиной, так, что Севрюку, бывало, становилось слегка не по себе, когда он видел с каким огнем в глазах вещает об объекте их охоты его собственная община. Особенно сильно он тушевался, когда видел в такие моменты Мартикова - бывший старший экономист, гуманитарий с двумя высшими образованиями в гневе совершенно утрачивал человеческий облик, становясь похожим на бешеного зверя. 'Сааб' засекли, но каждый раз на ходу, когда он на высокой скорости с включенными фарами и сигналя как иерихонская труба проносился вдоль улицы центральной. О месте его гнездования так и не смогли узнать, и лишь сегодня Мельников принес весть о месте вероятной локализации. -Вообще? - спросил герой разведчик, - колонки опустели. Ни одного человека. Я не пойму, им что, пить больше не хочется? Сгорела пятиэтажэка на Покаянной, с низу до верху выгорела. А по крыше бегал какой то жилец в пижаме и орал. Он, похоже, там вообще один жил. -И что? Сгорел? -Нет, прыгнул. На клумбу. Ногу сломал и память отшибло. -Ну хоть живой... -Не знаю. Когда этого парашютиста в соседний дом вели, чтобы ногу полечить, к нему его личный монстр пришел. Огненный такой урод. Так прыгун с трамплина как огневика этого заметил, вырвался из держащих его рук и на одной ноге ускакал. Как кузнечик прыгал, ей-богу. -А я вот опять слышал как внизу плачет ребенок... - сказал Влад, - вот думаю, может сходить, посмотреть. -Ну, Славик! - возмутился Дивер - никуда ты не пойдешь. Я ж тебе говорил, не ребенок это никакой. Так, манок. Раскинули сети, и ждут пока какой нить дурень вроде тебя на плач попрется. Сентиментальных то развелось счас... -Да ты то откуда знаешь? -Он дело говорит, - поддержал Дивера Степан, - манок это. В пещерах их знаешь сколько? -Ну, в пещерах! Там уж сто лет всякая гнусь водится. Еще небось когда монастырь тут был, она на шахтеров нападала. -Я тоже слышал! - сказал Мартиков - плачет ребенок. Лет пять ему не больше. Никто не слышал? -Мы в ту ночь ничего не
