капитализм, друзья откликнулись своеобразно: американцы прибрали к рукам английские капиталы и колонии, а немцы индустрию.
'Для чего же мы их побеждали? - тихо гадал старик. Но немецкие машины очень ценил: - Вот, например, Опель. На нем ездит едва ли не вся Англия. Только название ему дали свое - Воксхаул. Правильно, когда товары носят свое, английское имя'.
В те времена старика, как и многих других, уволили. Тогда старик начал интересоваться политикой: в общем, ему было небезразлично, что еще на уме у дамы из высшей касты. Хотя этот интерес был ненавязчив и скромен, почти неслышен, потому что для старика, как и для других, высшая каста находится ближе к солнцу, чем к милым кирпичным руинам.
'Где-то тут и лежит особая английская гордость, - говорил сын-австралиец. - Чем ближе к солнцу наша лучшая каста, тем более ничтожными пылинками мы кажемся сами себе: от величины этого расстояния и растет наша английская гордость!'
Старик не на шутку вскипел: 'А у вас правители пиво пьют на пляже и ходят в шортах! - Так ведь у нас демократия! - крикнул сын. - И у нас!..' тоже крикнул старик и запнулся.
Но это он тогда ни к чему запнулся, а сейчас он собственными глазами увидел пример своим последним словам: здесь, у рынка, было все больше восточных людей в длинных балахонах. Он посчитал и вышло, что на двух белых приходится четыре эмигранта. Выглядели они очень живописно. Женщины целиком упакованы в темные развевающиеся ткани. Внизу виднеются кроссовки. Некоторые оставляют только узкую щелку для глаз наподобие амбразуры, за которой внезапно угадывается живое существо. Были и такие, кто закрывается полной паранджой, а на руках в любое время года носит черные перчатки.
Когда-то старик и его жена шарахались, если внезапно из-за угла налетали на такую фигуру. Потом их стало больше, потом попривыкли. Старик относился к ним терпимо, да и другие тоже. 'Разве это не демократично', размышлял он.
Старик вспомнил, как их учили в школе. Он сам, его соседи и весь народ выучил, что за богатства с Востока есть небольшая плата: цивилизованный белый должен учить этих восточных людей уму-разуму.
'Правда, они с нами не смешиваются, - вдруг подумал старик, - как будто и нет нас вовсе! Но ведь мы рассчитывали на совершенно другое! Мы несем цивилизацию, а они живут все равно по-своему! Вот только кроссовки покупают...'
'Понимаешь, - старик обратился к своему сыну, - восточные люди резко от нас отличаются. И не только балахонами, как из пустыни, среди наших дождей и камней... У них лица задумчивые, даже как будто отсутствующие. Я смотрю на них и кажется, что шагают они здесь, а... идут по Востоку...'
Сын рассказывал, что китайцы у них в Австралии быстро все у белых перенимают, по сути своей с белыми смешиваются, с тем, что белые делают и любят. Да и не по сути тоже... в браки охотно вступают.
'А наши-то в балахонах... - думал старик. - Может, марсиане нам поближе?.. Какой же во всем этом толк?'
Старик не успел до конца решить национальный вопрос. Он притормозил около аптеки и пошел купить склянку капель у аптекаря-индуса. Странно, но все аптекари в городе были индусы и все в специальных чалмах, выдающих особую касту.
'Может быть, это сикхи? - гадал старик. - Они могут служить только воинами, врачами и в аптеках. - Индусы не казались старику марсианами. - А куда, однако, делись англичане?'
Англичане работали на фабриках старикова города. Вот и старик работал когда-то столяром на одной из них. Можно было заказывать столярные работы где-нибудь в мастерских, но начальство подсчитало и решило, что держать фабричного столяра дешевле. Так что фабрика не платила чужим и держала в черном теле своего.
Старик вышел из аптеки и оглянулся по сторонам. Здесь весь центр города был заставлен брошенными фабриками. В общем, ничего особенного в этом не было: во всех городах Англии и в столице страны старик тоже видел множество гигантов разорившейся индустрии - сияя выбитыми стеклами, разнообразными сырыми наростами плесени и мха на боках, они украсили себя каменноугольными залежами грязи и мусора наподобие яркого лугового венка. У правительства не было денег на ремонт, даже не было денег, чтобы снести этих монстров.
Впрочем, в центре старикова города таких удивительных зданий было еще больше. Строго говоря, остальное там было только в добавку: несколько пустых ресторанов для богатых, несколько магазинов для полубогатых, несколько магазинов для полубедных, рынок и съестные лабазы для населения города. А также ратуша, смотревшая на все это сверху и почерневшая своим усохшим телом. Музеи, опера, балет... Старик по телевизору слышал эти слова.
Он подумал о своей фабричной молодости, безработной зрелости... О своей тщательно укрытой бедности. Как всегда, здесь его мысль остановилась. Он не додумал, как на случайных работах он вместе со всем народом ненавидел и давил в себе социализм, он был согласен с мнением других, всегда повторяя: 'мы'.
Когда-то, несколько раз по двадцать пять лет до большого ремонта, мир старика ведал славу. Китайцы делают фарфор, французы - духи, немцы - машины. Мир старика научился за большие деньги продавать свой образ жизни и свою гордость.
Время ушло и унесло с собой все. Но осталась память о славе в виде непоколебимого чувства величия. Мир движется вокруг проблем. Движение старикова мира только затем и происходит, чтобы их скрыть. Даже теперь, когда бедность поглотила почти всю страну; когда соседи старика и люди Востока в балахонах, не ведая того, давно слились и вместе сползли во что-то, приближенное к этому Востоку; даже теперь, когда их мир сжался до размеров одного острова, отягощенного бывшей славой и долгами, старик и его соседи молча несли эту необъявленную бедность, упрямо делая вид, что весь остальной мир по-прежнему вращается вокруг них.
Старик оставил машину в переулке, поближе к магазину, где он задумал купить себе брюки. Справа высились безобразными ублюдками здания покинутой фабрики ножей и вилок. Из ее стен метровые кусты одуванчиков торчали как надгробные венки.
Старик прошел метров сто по центру города, впереди красовалось все то же. Слева, прикрывая своим телом полустоячие руины бывшей пивной фабрики 'Фиркин и К', вздымался к небу коллосальный плакат. На нем, спиною к зрителям, сияла необъятным задом голая дама, изящно подняв руки к потолку. Сбоку стояли крупные буквы: 'Аллилуйя!' и внизу помельче: 'Маркс и Спенсер' - лучшая готовая одежда'. Старик не сумел провести связь между обнаженными формами дамы и вышеозначенным магазином. Но, видимо, плакат на это и не рассчитывал. Все, на что хватило старика, это горделиво подумать: 'Вот какие у нас женщины!' И тут же, ложкой дегтя в бочке меда ему вспомнились слова австралийца - ох уж эти австралийцы!
Старик увидел по телевизору советскую скульптуру 'Рабочий и колхозница'. Это были ядреные, налитые мужчина и женщина, свободно парящие в новую жизнь. Старик посмотрел и рассмеялся. А австралиец сказал: 'Рабочий и колхозница - совсем как австралийцы с розовыми щеками, а вот тот зеленоватый корявый мужичара у постамента с бычком в зубах - это англичанин!'
Старик вспомнил разговор и заторопился. И до магазина уже недалеко. 'Розовые щеки!.. - думал он. - Уехали из страны худшие, а выглядят так, как будто туда отправили всех лучших...'
В магазине старик пробыл недолго. Магазины - это то, на что старик никогда бы не пожаловался своему сыну. Они продавали одежду, которую старик любил и носил. Ту, которую продавали в детстве старика. С тех пор магазины несколько раз перестраивались, но как-то всегда оказывалось, что старик точно знал, в какую часть магазина нужно идти за товаром. Старик мог бы на ощупь найти тот самый отдел, где продаются те самые, нужные ему брюки.
Сейчас он зашел в комиссионный магазин. Здесь выбор был невелик, но зато таких магазинов в городе было раскидано множество, потому что в городе все еще жило много людей. Старик выбрал брюки из неизвестной ткани. Он бы хотел что-нибудь потеплее, но шерстяные брюки не водились в этих магазинах, а в магазинах иных были совсем другие цены. Но старик был доволен. Брюки не мялись, их синяя материя красиво отливала в изгибах и складках черными тенями.
После магазина он хотел было ехать домой, но удачная покупка прибавила ему энергии, и было решено, не откладывая больше, заехать в поликлинику.
