батраки появились, ну и что? Что, он выправит сельское хозяйство? Я был на совещании руководителей сельского хозяйства, спрашиваю: сейчас купили бы крестьяне землю? Все единодушно говорят: нет, даже если бы предложили бесплатно. Все равно бы не взял никто из тех, кто еще живет на земле. Спрашиваю, почему, взяли бы хотя по два-три гектара для себя? Мне отвечают крупные руководители хозяйств: пытались, все равно не берут землю. Люди боятся остаться один на один с землей. Крестьянский двор был так устроен, что в миниатюре это была сама Россия. Не было ненужных людей, все при деле: от хозяина до курицы все знали, что им надо делать. Был на самом деле некий крестьянский лад. И стране от этого лада перепадало немало. Сейчас у крестьянина даже сохи нет. И никакой малой техники нет. Что ему делать с землей-то? Чем он ее вспашет? На Западе-то для малых хозяйств есть и малая техника. Мы ее освоили? Мы ее производим? У этого землевладельца ни лошади, ни трактора не будет. А за крупным колхозом даже лентяй не пропадет. Да ему и не дадут быть лентяем. Вот что надо восстанавливать: полноту и самостоятельность колхозов. И поэтому я, переживший кошмар коллективизации и голода, я бы рад- радехонек искать хозяина на осиротевшей нашей земле. Ведь на самом деле в 30-е годы такие безобразия творились. Но нельзя вернуть былое. Я уже писал нашим руководителям: если вы одним взмахом руки ликвидируете колхозы и совхозы, вы получите голод еще более страшный, чем в 30-е годы. Вы добьете деревню навсегда. Похлеще 33-го года. И Аяцков ничего мне ответить не может. Ибо и у него в области дела идут хорошо там, где сохранились хорошие хозяйства.
В. Б. Вы, Михаил Николаевич, - человек земли. Были, есть и будете. С другой стороны, вы - писатель. Человек искусства. Вы думаете, как спасти сельское хозяйство. А как спасти русскую литературу? Каково сегодня место писателя в жизни общества? Нужен ли сегодня людям писатель? Весь ХХ век в России при всех царях и генсеках важнейшим было слово. 'Словом останавливали солнце', как писал Николай Гумилев. Сегодня осознанно само государство задвигает писателя на окраину. На его делянку. На его хутор сиди, пиши и не возникай. Сможет ли Россия обойтись без писателя? Без его традиционного просветительства, пророчества, учительства?
М. А. Прошу заранее прощения. Если писатель задается вопросом: 'Для чего я сейчас? Кому это нужно?' - значит, этот писатель литературе не нужен. Самое опасное для нас, писателей, если мы сами перепугаем себя. Соросов и Букеров у нас, русских писателей, нет. Спонсоры наши бедные. Правительство о нас не думает. Значит - все, кончено? Нет же, не кончено. Все-таки и мои три тома в эти же годы изданы. Находятся и люди, и издатели. И даже некоторые сукины сыны из сукиных сынов, не буду называть их имен, вдруг находят деньги на русскую литературу. Украдкой издают наши книги. Поддерживают традиции русской литературы. И фильмы по нашим книгам крутят и крутят по телевидению. Десятки раз. Все лучшее советское кино постоянно демонстрируют по самым разным каналам. Значит, людям это надо. Вот вчера 'Журавушку' опять показывали по моей повести. Значит, и издатели, и телевизионщики не могут без нас обойтись. Им ладно, это выгоду дает, но если народу не нужно было - и выгоды бы не было. Вот что важно. Наши традиции живы в народе. Наши горе-реформаторы оказались в творческом плане полными импотентами. Ничегошеньки за десять лет путного не создали: ни в кино, ни в литературе. Им нечего показывать народу. На одном Жванецком-то не проживешь в искусстве. Поэтому и надо смелее быть, не пугать излишне самих себя. Выходит же все самое талантливое. И у Распутина, и у Личутина, и у Проханова. Выходят и ваши работы. Я же помню, как когда-то в 1987 году опубликовал в журнале 'Москва', где был главным редактором, вашу нашумевшую статью 'Очерки литературных нравов'. С тех пор слежу по-отечески за вами, считаю себя вашим крестным отцом. Я вижу, как вы ведете свою линию, даже углубляете. Восхищаюсь вашими работами. Так нам ли бояться противника? Наше дело - это наши статьи и книги, надо не паниковать, а писать и печататься. Вышел же и 'Мой Сталинград'. Уже после публикации я был приглашен во Францию по случаю 50-летия победы под Сталинградом. Встречали, как героя.
В. Б. А сейчас что пишете?
М. А. Надеюсь закончить новый роман 'Оккупанты'. Важнейшая тема. Как нас встречали в 1944-1945 годах в освобождающейся от фашизма Европе. Дороги и в Чехословакии, и в других странах цветами были уложены. Мы были освободители. И вдруг как-то сами сейчас привыкли к слову оккупанты. Дикая ложь. Меня уговаривают, чтобы я слово оккупанты взял в кавычки. Я нарочно не буду закавычивать, только покажу, какие мы были оккупанты. А читатель сам поставит кавычки.
В. Б. Шестьдесят лет назад началась война. Где вы ее встретили? Как сложилась ваша военная судьба?
М. А. Призван я был в армию после окончания педагогического училища, попал в Сибирь и даже успел поучаствовать в операции на Халхин-Голе. Я был командиром отделения, пошли в атаку, бегу в сторону сопки, где засели японцы, и вижу вдруг, что моя левая нога отстает от правой, сделалась тяжелой. Кровь захлюпала. И я как бы умом только понял, что я ранен. Боль потом пришла. На грузовом автомобиле с другими ранеными от Халхин-Гола попал я прямо в Читу. К счастью, рана была нетяжелой, да и молодой был. На всех участников боев, оказавшихся в госпитале, вдруг обрушилась такая популярность. Девушки со всякими подарками выстраивались в очередь, чтобы нас навестить. Если бы вы знали, Владимир Григорьевич, как я любил тогда эту свою рану. Так девушки ухаживали - готов был лечиться без конца. Потом меня послали на курсы младших политруков двухмесячные. Вот политруком я и был отправлен в запас. Приехал к себе в село Монастырское, стал думать, что делать дальше. В это время началась война с Финляндией. Позорнейшая для нас война. Я только случайно на нее не попал. Был демобилизован немножко раньше, а в начале января 1941 года весь наш корпус направили с Сибири на финскую войну. Потом моя первая дивизия воевала на западном фронте, но я уже в нее не попал. Меня после армии сразу стали зазывать в сельскую школу учителем. Но в селе уже из близких никого не оставалось. Все разбежались во время голода и коллективизации, а кто и умер. А брат уговаривал поехать к нему в Сумы. Тем более он обещал меня хоть как-то приодеть. Тогда вышел чудовищный приказ Тимошенко, что после службы в армии все демобилизованные обязаны были сдать в военкомат абсолютно все обмундирование, а без него мне и ходить было не в чем. А брат работал на складе, обещал найти мне сукно диагоналевое. Он сделал мне и пальто и брюки. И я отвез свое военное обмундирование. Сразу и любовь молодая началась с учительницей молодой. Брат пишет: семья у него еще маленькая, приезжай вместе с учительницей, найдем, где жить. Тогда все-таки еще все друг другу помогали. Братья и сестры, и даже дальние родственники. Иначе и не выжили бы. Решил съездить к брату, вот там и застала война. Уже было не до учительницы. Помню, любовь моя 20 июня 1941 года пишет: вот приму у школьников последний экзамен и приеду к тебе. Значит, не судьба была. 22 июня слушал речь Молотова в Сумах, а 4 июля уже был младшим политруком в парковой батарее в отряде специального назначения. Командиром был генерал Честнов. Немцы прорвались к Пселу. Там я был контужен, пропал слух, полная тишина. Дальше харьковский госпиталь и еще дальше - в Чирчик под Ташкентом. Потом опять фронт. Там в артиллерийской батарее я начал писать стихи, придумал себе псевдоним. Взял инициалы своей любимой девушки: Зинаида Иосифовна Шевцова. Оставил только первые буквы ЗИШ. Подписал стихотворение свое Мих. Зиш. И послал в дивизионную газету. Напечатали. Ответственным секретарем был Андрей Дубицкий, он еще жив, ему 88 лет. Он сам был поэтом и быстро пронюхал про меня. Я ему посылал заметки об артиллеристах и уже после Сталинграда, после Курской дуги, перед форсированием Днепра был переведен из артиллерии в газету. Во время Сталинградской битвы большую часть я был политруком минометной роты, потом даже некоторое время командиром этой роты. С конца октября 1942 года меня начальник артиллерии из минометчиков забрал в артиллерийскую батарею заместителем командира по политчасти.
В. Б. А где вы закончили войну? Где встретили май 1945 года?
М.А. Мы дошли до Праги через Румынию, через Венгрию, через Австрию. Где-то километрах в шестидесяти от Праги в маленьком местечке я и встретил Победу. Я тогда уже работал в армейской газете 'За Родину' 7-й гвардейской армии. И знаете, на какой должности: писателя. Так должность и называлась. Чего я там только не писал: и рассказы, и стихи, и зарисовки на все необходимые темы. Вот под Прагой, в местечке Косова гора, и располагалась наша газета. Там и встретил Победу. Я уже был капитаном. Вышел прогуляться и вдруг вздрогнул - так заорал петух, выгнул шею и несколько раз кряду стал кукарекать. И сразу началась пальба. Думаю: может, немцы откуда-нибудь? Нет, победа. И сообщил мне о ней петух. Уже после победы вызывает меня редактор Погарский. Такой прожженный журналист был. Нас уже перевели из Чехословакии в Венгрию. Редактор мне говорит: солдаты разлагаются, дебоширят, пить начинают. Надо их чем-нибудь завлечь. Срочно пиши приключенческую повесть. Беру под козырек. Пишу, машинистки хватают из-под рук и в набор. Немецкий знаменитый разведчик Гросс Швайн - большая свинья, и русский разведчик
