- Ну как безделушка?
- Понятно, - пробормотал Андрей, овеянный смешанным запахом старого шелка и терпковатых духов, исходившим от шали, должно быть, не один год пролежавшей в шкафу, и спросил некстати: - Это бабушкина шаль?
- Бабушка быЛа красавица. Из-за нее в гражданскую войну два юнкера в Киеве дрались на дуэли. По сравнению с ней я дурнушка.
Она села на диван, продолжая кутаться в шаль, потом отбросила ее, вскинула голову с вызывающей смелостью:
- Значит, вам не понравилось? Дурнушка нарядилась в дорогую шаль? Веснушчатая каракатица в шелках?
- Танечка! - взмолился Андрей, почему-то боясь, что сейчас она может бесцеремонно выпроводить его или сама выйти из комнаты, и пошутил: - Я подам на вас в суд за клевету. Если бы все женщины были такими веснушчатыми, как вы, то все каракатицы сошли бы с ума от зависти. Я просто хотел сказать, что вам надо все-таки поступать в театральное училище, раз вы не хотите в какой-нибудь институт. Ведь то, о чем вы говорите, - не профессия. Потом... разве можно жить, как на витрине?
Таня закинула ноги на диван, одна туфля, видимо, жала ей, и она сбросила ее на пол.
- Вас это не шокирует? - спросила она, вроде досадуя на себя.
- Нет.
- Так вот, а ваша профессия - что это такое? Свет в окошке? Копаться во всяких там политических событиях, происшествиях, во всяких глупых склоках, сплетнях и мерзостях - можно сойти с ума и завизжать! Я в школе терпеть не могла всякие громкие слова!
- Нет, Танечка, я теперь не копаюсь в разных происшествиях и глупых склоках, - сказал Андрей. - Нашу газету закрыли по финансовым обстоятельствам, сотрудников отпустили в длительный отпуск. Двое уже с трудом устроились на телевидение. Некоторые собираются уехать в провинцию.
Таня соскользнула с дивана, наугад нашарила ногой туфлю, спросила быстро:
- А вы?
- Я? Меня приглашали в журнал 'Мужчина и женщина' поработать у них по контракту. Недолго думал и раздумал.
- Жаль, - сказала она.
- Почему, Таня? Это же полупорнографическое издание. Нечто вроде русского 'Плейбоя'. Вкладывают деньги американцы.
- По-моему, это заманчиво, хотя и темный лес! А впрочем, конечно, ерунда! - поправила она себя. - Если Америка, то, судя по фильмам, там только и делают, что убивают друг друга: пиф-паф, полицейские, сыщики, наркоманы... А что вы будете делать в этом своем отпуске? Искать работу?
- У меня есть немного денег - пока хватит. Он обманывал ее, перед отпуском зарплату не выдавали три месяца, денег не было, и в последние дни он стал зарабатывать на своих 'Жигулях', разъезжая по Москве, подвозя 'голосующих'. И всякий раз, получая деньги, испытывал отвратительное неудобство, словно бы участвовал в непотребном деле; порой от барственно кинутых ему бумажек бросало в испарину. Но успокаивался он тем, что все это временно, что если не мало-мальский заработок на машине, то придется постепенно продавать уникальную домашнюю библиотеку, собранную дедом за всю его жизнь. В библиотеке, впрочем, уже стали образовываться внешне незаметные пустоты: в дни унылого безденежья были за бесценок проданы букинистам монографии с репродукциями Босха, Брейгеля и Врубеля. В этом было начало разгрома наследственного богатства, тайным изъятием похожего на воровство, о котором еще не догадывался дед Егор Александрович, вечно занятый в своей мастерской.
- Постойте, постойте, - вздохнула Таня и нахмурилась: - А разве ваш дедушка... Ведь он академик, наверное, получает хорошую пенсию...
- Дед любит гостеприимство, друзей, публику, остались привычки от советских времен, когда его картины и скульптуры покупали все музеи за огромные деньги. Теперь - другое. А вы сами понимаете, что на академическую пенсию деда... я не могу. Ведь я, - Андрей усмехнулся, - самостоятельный человек, имеющий профессию...
Таня перебила его:
- Поэтому вы не позволите себе жить в зависимости... и так далее, и так далее, и так далее... Гордость, самолюбие и прочее, и прочее. Правда?
Он вопросительно поглядел на нее.
- Я тоже бы не смогла. Да входите же! - звонко крикнула Таня, поворачивая голову на стук в дверь, волосы ее пшеничной струёй шевельнулись на щеке. - Это ты, мама? Входи, пожалуйста! Никаких секретов!
- Разумеется, - отозвался за дверью грудной голос. В комнату вошла невысокая женщина в брючном костюме, строгое лицо, серые, как у Тани, глаза, в меру подведенные тушью, таили в себе что-то замкнуто- властное, удерживающее излишние чувства, и это внушало Андрею быть в ее присутствии официальным, что вызывало смех у Тани, сказавшей ему однажды: 'Как только появляется мама, вы делаете ужасно философское и виноватое лицо, будто трусите перед грозной учительницей. И будто хотите в свое оправдание заявить: 'Я все-таки мыслю - значит, существую'. Или: 'Человек - это звучит гордо'. Мама действительно преподает второстепенный английский язык, как сказал Набоков, но ее строгость - выбранная роль в домашнем театре, как имеется своя роль у каждой женщины. Она хочет держать слишком увлекающегося папу в руках. И меня. Но это уже другое дело'.
- Добрый день, Кира Владимировна. Простите, добрый вечер...
Андрей встал, сделал уважительный полукивок, и Таня не смогла скрыть улыбку.
- Здравствуйте, Андрей Сергеевич, вы давно у нас не были, - сказала ровным голосом Кира Владимировна и покосилась на улыбающуюся Таню с холодноватым недоумением: - Вы говорили о чем-то смешном?
- Да, да, да! - обрадовалась Таня. - Ты знаешь, мама, вот последний анекдот, который я слышала. Экзамены в институте. По коридору идет профессор по направлению к двери в аудиторию, навстречу ему студент, лодырь и лоботряс. Не доходя до дверей, профессор зверски чихает. И студент буквально кричит в надежде хоть троечку вымолить: 'Будьте здоровы, господин профессор! Страшная эпидемия в Москве, не заразились ли, не дай бог?' А профессор: 'Не дождетесь, не дождетесь, молодой человек. Разрешите вашу зачетку. Двоечку заранее поставлю вам за неудачный подхалимаж'.
- И что дальше? Это разве смешно? - дернула плечом Кира Владимировна. Какой-то шалопай студент. Совсем уж глупый профессор. И первобытно нелепый разговор. Таня, не имей свойства запоминать современные пошлости, которые сочиняют на этих... как они... ту-ковсках... тусовках.
И Кира Владимировна с многозначительным укором посмотрела на Андрея, точно он принес в дом 'эту современную пошлость' и заразил Таню.
- Мамочка, дорогая, у тебя нет чувства юмора! - воскликнула Таня. Анекдот на три с тремя минусами, но все же...
- Хорошо, хорошо. Пусть так. С пятью минусами, - снисходительно согласилась Кира Владимировна. - Но, кажется, уже сумерки и пора зажечь свет, молодые люди.
Она включила свет, люстра засияла, вспыхнула в паркете, сумерки на улице налились темной синевой, с красноватыми кое-где квадратами окон.
- Так лучше для человечества, - сказала Кира Владимировна.
- Ты как Прометей, мама, - ответила живо Таня. - Спасибо за свет разума.
Кира Владимировна задернула штору на окне, сказала прежним голосом, без выражения:
- Прошу обедать, молодые люди. Я думаю, Андрей, что вы пообедать еще не успели.
- Да, правда, ура, пойдем обедать! Андрей, конечно, не обедал! И я тоже голодна, как беременная клопиха!
Таня соскочила с дивана и так потопала по паркету, вбивая ногу в туфлю, что Кира Владимировна прижмурилась, поднесла руки к ушам:
- Та-аня, что за крики? Где ты заимствовала странные выражения? 'Беременная клопиха'? На нормальном языке что это значит?
- Мамочка, я могу и завизжать от радости! Я просто голодна!
