благоговения перед жизнью. На рукаве он заметил желтое перышко, клинышком сходящееся к основанию. Положив его в карман, он отшвырнул камень.
Он осторожно пробрался сквозь кусты к тропе, внимательно осматривая каждую ветку, опасаясь змей. На обочине тропы он опустился на колени попить из тонкого ручейка. Над его отражением, загорелым и небритым, две бабочки, соединившись, спиралью взлетели в небо.
За следующей долиной тропа поворачивала на юго-запад, вверх к горному кряжу, а затем спускалась и уходила в пурпурно-тенистый лес, наполненный птичьими песнями и обезьяньим визгом. Путников стало меньше, и на спуске он выиграл время, остановившись лишь раз, чтобы напиться.
К наступлению сумерек он добрался до конца леса, где перед ним открылась долина с пасущимися на ней по колено в траве лошадьми, их хвосты казались красными в лучах заходящего солнца. Каменные домики окаймляли мощеный двор, перерезанный ручьем, журчание которого сливалось со звоном колокольчиков на лошадях и стихающим шепотом ветра в рододендронах.
Сгорбленная женщина в черном сари наблюдала за ним из сада.
- Намаете, бабушка, - обратился он к ней, - это дорога в Покхару?
- Хоу.
- Сколько дней идти?
Она подняла три скрюченных пальца, в другой руке у нее была дощечка, которой она направляла поток воды в сад.
- Если не будет обвалов, - уголки ее рта были сжаты морщинами. Становится темно. Ты можешь переночевать в доме моего брата.
- Мне надо идти в Покхару сегодня ночью.
- Это невозможно. Не меньше трех дней. Повернувшись, Коэн посмотрел на поля.
- Очень хорошие лошади.
- Моего брата.
- Мне нужна такая лошадь, чтобы ехать в Покхару.
- Эти лошади не спускаются с гор. - Она положила дощечку на место. Вода ушла в почву, обнажив блестящую гальку.
Приподняв подол сари, она перешла ручей и подвела его к двухэтажному каменному дому с открытым первым этажом, выходящим во двор. С балок свисали пучки травы и связки лука. В стороне, среди голых детей, поджав под себя ноги, сидел мужчина, держа в руке трубку без мундштука. Рядом, положив руку ему на колено, примостилась девочка с глазами-ониксами и кожей цвета красного дерева. Он поднялся и, опираясь на палку, вышел во двор.
- Ты направляешься в Покхару?
- Хоу.
- Река размывает тропу. - На месте одного глаза у него зияла полузакрытая впадина. - Утром я покажу тебе старый путь в Покхару.
- Мне нужно сегодня. Я бы хорошо заплатил за лошадь.
- Садись. Выпей чаю. - Пока хозяин говорил, дети разбежались. - Даже носильщики не ходят по этой тропе с тех пор, как Индия чинила ее.
- Почему?
- Два дня назад четверо упали в реку. Теперь их семьи будут голодать.
- У меня нет семьи.
Старик улыбнулся. Он зажег трубку и протянул ему.
- Как твое имя?
- Коэн. А твое?
- Хем, хотя оно мне надоело. Наверное, я назову себя как-нибудь по-другому.
Коэн медленно выдыхал дым, ощущая его вкус.
- Я бы изменил нечто большее, чем имя, Хем. Но сначала я бы хотел поговорить с тобой о лошадях.
- Они не продаются. - Он поворошил угли в костре прутом. - Утром мы поговорим о Покхаре. А сегодня моя дочь зарежет цыпленка для кэрри и ты сможешь переночевать в самой высокой части дома. - Он улыбнулся. - Там меньше клопов.
Коэн смотрел на темную воду ручейка, вкрадчиво скользящего через каменный двор. Его журчание напоминало звон множества крошечных колокольчиков. Сквозь переплетение листьев на веранде он взглянул на тропу, прорезающую занавес темноты на краю леса.
- Завтра в полдень мне нужно успеть на стальную птицу в Покхаре.
- Даже днем идти по тропе опасно. Ночью - невозможно.
- А старая дорога?
- Она длиннее, - Хем стряхнул пепел в огонь, - тебя кто-то ищет, Коэн?
- Почему ты спрашиваешь?
- Ты часто оглядываешься на тропу. Да и зачем идти в горы ночью?
Коэн встал и с удивлением уставился на фотографию на стене. - Откуда у тебя эта картинка?
- Он был молодым королем одной далекой страны. Много лет назад один человек, похожий на тебя, дал мне его изображение. Его знали даже здесь, в этих горах, потому что он был справедлив и любил всех детей Господа. Вскоре после этого его убили. За его смерть еще не отомстили. Может, ты слышал про него?
- Его звали Кеннеди; он руководил моей страной. После его смерти моя страна пережила долгую и страшную войну. Эта боль еще не утихла.
- Войны - наказание народов, так же как боль и болезни - наказание людей.
Хем махнул рукой девочке с глазами-ониксами, перейдя ручей, вышел на луг и посвистел. Ближняя лошадь подняла голову, во рту у нее был пучок травы. Коэн пошел за ним к каменному сараю, откуда Хем вынес два одеяла.
- Мне нельзя оставаться.
- Это для лошадей. Или ты хочешь ехать без одеяла?
- Ты тоже поедешь?
- Ты один не найдешь.
Лошади подошли, кивая головами. Сделав петли, Хем перекинул уздечки из сыромятной кожи через уши крапчато-серой и гнедой лошадей, закрепил одеяла кожаными подпругами. Он повел их к ручью, неподкованные копыта стучали по камням. Сквозь фырканье пьющих лошадей Коэну было слышно, как за хижинами смеялись дети; издалека ветер доносил звук мельницы.
- Кто-то еще живет в этой долине?
- Там, где река подходит к деревьям. - Хем протянул ему шерстяную накидку и шлем. - В темноте со скрытым лицом ты сойдешь за четри.
Они запили чаем наскоро приготовленный дхал бхат и поехали по затененной долине. Добравшись до ее противоположного конца, Хем направил серую вдоль оросительного канала. Слева маячили неясные очертания хижин, то здесь то там мелькал свет лампы.
В течение нескольких часов они спускались по каньону Моди Кхола и, наконец, перешли реку по галечной отмели. Камни на дне, перекатываясь, стукались друг о друга. Затем они повернули на восток и поехали вдоль рисовых полей, окруженных каналами с водой, где звезды, отражаясь, мелькали, как блесны, между стеблями молодого риса. Натянув поводья, Хем придержал лошадь и показал на едва виднеющуюся кучку хижин.
- Бутти первого дня пути.
Они поднимались, пробираясь сквозь кедры и заросли можжевельника, сквозь потрепанный ветром кустарник и выше, по скале, изборожденной обледенелыми трещинами. Ветер уносил их голоса, стегал по лицу, словно пытаясь содрать кожу, выдувал воздух из легких, приковывал окоченелые пальцы к задубевшим поводьям, примораживал губы лошадей к железным удилам. Словно в оцепенении возвышались над ними острозубые скалы, уходящие вверх, в терзаемую ветром темноту, где звезды ярко мерцали холодным светом над более высокими, черно-ребристыми вершинами. Тяжело дыша, дрожащие лошади по брюхо проваливались в покрытый коркой снег, срываемый ветром и уносимый на запад звенящими осколками; месяц, похожий на бритву, выползал из-за отточенных ветром восточных гребней.
