Клавы, написал, что хочет остаться в Ленинграде, мать долго колебалась, даже плакала украдкой, но в конце концов согласилась.
«Что ж, — грустно думала она. — Все одно через два — три года придется разлучиться. В деревне-то институтов нет, а Лене страсть как охота учиться».
Она часто писала сыну письма, где строго-настрого наказывала во всем слушаться тетю и главное — держаться подальше от трамваев. Так прошло два года. Внезапно прибыла короткая, страшная телеграмма: мать при смерти.
Леня ехал двое суток: сперва — поездом, потом — пароходом. И все время не смыкал глаз. Как же так? Ведь он оставил мать хоть и старенькой, но бодрой, хлопотливой. И она никогда не хворала…
С пристани до своей деревни — все семь верст — он бежал, а когда становилось совсем невмоготу и из груди уже вырывался хрип и свист — переходил на торопливый, спотыкающийся шаг.
Мать в живых он не застал. Соседи рассказали: ее поднял на рога взбесившийся бык «Валет». На следующий день, не приходя в сознание, она умерла. Последние ее слова были: «А у Лени сапоги-то совсем прохудились. И пальто…»
Тупо, без слез, слушал Леня причитания баб.
И только оставшись один, совсем один, на опустевшем кладбище, он упал на мерзлую землю и заплакал, беззвучно, давясь слезами…
А потом молча заколотил досками окна и двери в избе и уехал в Ленинград, к тетке. Теперь уж навсегда…
…В новой школе, куда Леня поступил еще при жизни матери, он в первые же два дня успел познакомиться с ленинградскими ребятами и даже подружился с соседкой по парте, Аней Ласточкиной. И сама школа, и ребята, и учителя — все очень нравилось Лене.
Но на третий день его радужное настроение омрачилось. После большой перемены в класс вошла высокая полная учительница.
— А у нас новичок! — дружно закричали ребята.
— Silence, silence,[1] — сказала учительница. — Где новичок?
Леня встал.
— Do you understand English?[2] — спросила учительница.
В сельской школе Кочетов изучал немецкий язык.
Англичанка, глядя на упорно молчавшего новичка, соболезнующе покачала головой.
— Твои новые товарищи уже и читают, и пишут, и немного говорят по-английски, — мягко сказала она. — Тебе, мальчик, будет очень тяжело.
На следующий день Леню вызвал к себе заведующий учебной частью:
— Мы переведем тебя в сто семнадцатую школу. Там изучают немецкий язык.
Но Лене не хотелось переходить в другую школу. Он уже привык к ребятам, и школа эта была близко от его дома. К тому же Леня никогда не пылал особой любовью к немецкому языку.
— Я догоню ребят! — глядя в пол, хмуро сказал он завучу.
— Это очень трудно. Твои одноклассники уже далеко ушли вперед, — доказывал тот новичку.
— Догоню! — упрямо твердил Кочетов.
Наконец завуч сдался и согласился оставить Леню в школе с условием, что при первой жалобе учительницы английского языка он будет переведен.
Ох, и здорово пришлось тогда Кочетову поработать, чтобы догнать своих сверстников! Долгие часы он просиживал над английской грамматикой и каждый вечер выучивал десять новых слов. Перед сном Леня прикалывал к стенке над кроватью бумажку с только что выученными словами. Засыпая, он шепотом повторял их, а утром снова проверял, твердо ли запомнил. Если слова были усвоены хорошо, Леня снимал бумажку; если же они путались, — бумажка оставалась висеть, а вечером рядом с ней на стенке появлялась другая с десятком новых слов. Он не ложился спать, пока не выучивал и старого долга, и новой порции.
А произношение?! Лене иногда казалось, что у него вспухает язык от бесконечного повторения всех этих шипящих, свистящих звуков чужого языка.
Да, тяжелым был тот год!
Но все-таки он выдержал, не отступил. А теперь заниматься уже куда легче!
За этот год крепко подружился Леня с Аней Ласточкиной. Леня и Аня жили в одном доме и учились в одной школе. Больше того: сидели за одной партой. Леня частенько бывал в маленькой комнате на пятом этаже, где Аня жила с матерью-машинисткой. Денег в семье постоянно не хватало. Мать была безалаберной и, кроме того, старалась ни в чем не отказывать дочке. Часто, чтобы заработать Ане на новое платье, она приносила домой пухлые рукописи и по вечерам перепечатывала их.
Аниной маме Леня не нравился.
— Деревенщина, — как-то сказала она дочери, закрыв двери за ним. — «Нонича», «кажись»… И одет-то как: только лаптей не хватает…
Аня покраснела. Действительно, у Лени иногда проскальзывали деревенские слова. В школе мальчишки даже прозвали его: «Ужо-кажись». Но вообще он был хороший, и Аня горячо заступилась за друга.
— Он с каждым месяцем все чище говорит, — сердито возразила она. — Наша Сугробиха ему вчера даже «пять» по устному поставила. А у Сугробихи получи-ка «пятерку»!..
— Что ты раскипятилась? — поджала губы мать. — Я же ничего…
С тех пор Аня нарочно еще чаще приглашала Леню к себе домой.
Они любили наблюдать, как Анина мама печатала, не глядя на машинку. Все десять пальцев ее «вслепую» легко и быстро танцевали по клавиатуре, безошибочно ударяя по нужным буквам. Это походило на фокус.
В половине девятого, сложив тетрадки в сумку, Леня вышел из дому: без пальто, без шапки, хотя еще стояли морозы, был конец февраля. На улице он сошел с панели и побежал.
Прохожие с удивлением поглядывали на него. Странно! Раздетый паренек с портфелем несется по заснеженной мостовой…
А Леня невозмутимо продолжал бежать: он уже привык к удивленным взглядам.
Вот и сад. Тихо стоят деревья с пухлыми снеговыми подушками на ветвях. Дорожки белые-белые, на них ни следа: ночью была пороша.
Леня снял цепь — огромный замок на ней не закрывался, а висел только так, «для страху», как говорила сторожиха, — отворил металлическую, на роликах, визжавшую калитку, бросил портфель на заснеженную скамью. Вот теперь можно побегать по-настоящему!
Круг за кругом, круг за кругом по тихим садовым дорожкам. Вдох — раз — два — три!.. Выдох! Вдох — раз — два — три! Выдох! Глубже, глубже, как учил Иван Сергеевич.
Вокруг пусто и тихо. Так пусто и тихо, словно ты и не в Ленинграде.
Еще круг! Еще!.. Лене уже жарко.
Сквозь узорную садовую решетку он видит, как панели все гуще и гуще заполняются школьниками. Значит, время близится к девяти.
«Ничего. Не опоздаю…»
Он продолжает бег круг за кругом. Школа рядом. Когда-то он, как и все соседские ребята, выходил из дома за десять минут до звонка. Но в последние месяцы, с тех пор как Леня стал заниматься в бассейне, он всегда выходит за полчаса до занятий. Перед уроками надо успеть сделать «разминку».
Он взял со скамейки портфель, вышел из сада, плотно закрыл калитку. Накинул цепь с тяжелым замком, а то сторожиха заругает; у нее с Леней строгий уговор: не закроешь — завтра не пустит. С портфелем побежал в школу. Даже очень строгий учитель физики, которого он обогнал, не удивился, видя его раздетого, и не сделал ему замечания.
— Закаляемся?! — кричали мальчишки.
— Привет от братьев Знаменских![3]
— Газуй, Леня!
— Мимо школы не проскочи!.. — засмеялась Аня Ласточкина. — Первый урок — контрольная!..
Милиционер, стоящий на перекрестке у школы, тоже не удивился, видя паренька, бегущего зимой без пальто и шапки. Даже улыбнулся. Милиционер тоже знал: тренировка.
