которая и позволяет плыть плавно и стремительно. Вдох делался чаще, чем нужно; выдох был недостаточно глубок.
«Придется начинать с самого начала! — с горечью думал Галузин, напряженно следя за плывущим Леонидом. — Забыть, что ставил рекорды. Учиться так, будто впервые пришел в бассейн!»
Проплыв двадцатипятиметровку, Кочетов опустил ноги на дно и задумчиво побрел обратно.
Иван Сергеевич с беспокойством следил за учеником. Кочетов молча встал на стартовую тумбочку.
— Начнем? — негромко и, как показалось Галузину, даже сердито спросил он.
— Начнем, конечно! — с облегчением воскликнул тренер.
«Начнем, начнем!» — раскатисто повторило эхо, разнеся эти бодрые слова по гулким сводам бассейна.
«Молодец! — радостно подумал Галузин. — Такой не сдастся!»
Прыжок — и Леонид снова в воде.
«Врешь! Не так-то просто нас сломить!» — грозил он кому-то и плыл. Вспомнил переправу через Лугу с перебитой рукой и безжизненным Галузиным в августе сорок первого. Тогда было потруднее! Так неужели сейчас он сдаст?
Кочетов опять плыл на боку, и ему казалось, что рука болит уже не так сильно, а движения становятся более уверенными.
Так оно и было. Это с радостью отметил и Галузин.
— Нет, не все потеряно! Мы еще поборемся! — шептал он.
— Хватит! — крикнул Иван Сергеевич, когда Леонид вторично закончил двадцатипятиметровку. — На первый раз хватит! — повторил он.
— Минутку, Иван Сергеевич! — весело отозвался Кочетов.
Он сделал поворот, оттолкнулся обеими ногами от стенки и вдруг перешел на баттерфляй.
— Сумасшедший! — тревожно и радостно закричал Галузин. — Сумасшедший! Право слово, сумасшедший! — взволнованно и восхищенно повторял он, следуя за Леонидом по бортику бассейна и не спуская с него глаз.
Да, это был баттерфляй — самый трудный, требующий огромного мускульного напряжения стиль плавания.
Правда, пловец двигался вовсе не так легко и стремительно, как когда-то. Он вздымал тучи брызг и после каждого взмаха рук словно проваливался под воду. Уже через десять метров Кочетов тяжело дышал, а сердце его стучало так, словно какой-то великан огромным кулаком непрерывно колотил изнутри в грудную клетку.
И все-таки это был баттерфляй!
Леонид проплыл им всего пятнадцать метров и усталый, но счастливый вышел из воды.
Только тогда Иван Сергеевич вспомнил, что он — тренер, и счел своим долгом сурово отчитать слишком резвого пловца. Но «разноса» не вышло. Галузин старался говорить строго, но глаза его улыбались, а Леонид, опустив руки по швам, слушал выговор без возражений, но сиял при этом, как именинник.
Вскоре Иван Сергеевич махнул рукой и прямо, как был, в костюме, обнял Леонида, с которого стекали струйки воды, и крепко расцеловал.
Лишь выйдя на улицу и немного поостыв, они поняли, что особенно радоваться-то нет причин.
— Плыву я, наверно, как дохлая рыба?! — смеясь, спросил Кочетов.
— Похоже! — откровенно признался Галузин.
И все-таки настроение у обоих было отличное. Еще бы! Ведь Леонид уже плывет. Пусть плохо, но плывет! Постепенно мышцы привыкнут к напряжению, втянутся в работу. Теперь главное — тренировки! Ежедневные, настойчивые, упорные тренировки. Надо восстановить блестящее мастерство чемпиона, и начинать придется с азов.
Но это не пугало ни тренера, ни ученика. Работы они никогда не боялись. Упорства и настойчивости у них тоже хватало.
Возбужденные, радостные, шли они по улицам и деловито обсуждали планы будущих тренировок.
Город уже проснулся. Утро было солнечным и каким-то особенно ясным. В прозрачном морозном воздухе поднимались к небу ровные струйки дыма из труб.
Навстречу Галузину и Кочетову из ворот выскочил Федя. Свою огромную папаху он держал в руке и, щурясь, подставлял голову солнцу.
— Дяденька, лето уже скоро! — весело крикнул он Леониду. — Через Волгу-то поплывем?
— Поплывем! — уверенно ответил Кочетов…
Апрель сорок третьего года Леонид в шутку назвал «месяцем сбора друзей». Вскоре после приезда тети Клавы и Галузина, в приволжском городе неожиданно появилась Аня Ласточкина.
Тетя Клава, Леонид и Иван Сергеевич пили чай вечером в маленькой комнате Кочетова, где они теперь жили втроем, когда девушка постучала в дверь.
Комната уже не была похожа на слесарную мастерскую. Клавдия Тимофеевна быстро навела в ней порядок. Все гири, куски рельс и кирпичи, свисавшие со шкафа и потолка на веревках, она перенесла в один угол комнаты. Этот угол теперь звучно назывался «кабинетом лечебной физкультуры».
Уже через несколько дней после приезда тетушка подружилась с соседями, достала у них необходимые инструменты и снова, как в былые времена, принялась с увлечением мастерить. Она изменила устройство многих тренировочных аппаратов Леонида: они стали удобнее, проще и красивее. Тетушка сразу же переделала электроплитку, и теперь та варила и жарила гораздо быстрее. Но главное, тетя Клава уже в течение многих вечеров мастерила особую электрокастрюлю с двумя отделениями.
— Плитка не экономична, — доказывала тетя. — А в такой кастрюле сможем сразу готовить и первое, и второе блюдо!
Эти самоделки она мастерила поздними вечерами, так как все дни была занята на ленинградском заводе, где стала работать через неделю после приезда на Волгу.
Одну из стен комнаты почти целиком занимала теперь огромная географическая карта СССР. Клавдия Тимофеевна достала ее с большим трудом и каждый вечер вместе с Леонидом и Иваном Сергеевичем передвигала флажки, отмечая движение фронтов.
Тетушка была заядлым стратегом.
В тот момент, когда в комнату вошла Аня Ласточкина, Клавдия Тимофеевна как раз допивала второй стакан чая, излагая свой очередной план зажима немцев в «клещи».
— Аня, ты? — изумился Леонид.
Не выпуская ее руки из своей, Кочетов взволнованно смотрел в глаза девушки. В военной форме, высокая, худощавая, стояла она перед ним.
— Откуда ты, Ласточка? — вслед за Леонидом, удивленно и радостно спросил Галузин. — Давно приехала?
— Вчера… Из Казахстана! — весело ответила Аня и, словно в доказательство, выложила на стол душистые, сладкие витые полоски сушеной дыни.
— Понимаете, как глупо получилось, — чуть смущенно продолжала она. — Из блокадного Ленинграда вывезли меня, едва живую, в Алма-Ата. Там я быстро оправилась. Работала в госпитале. Лечебной физкультурой занималась с больными. И вот — ерунда какая! — уже жизнь там наладила, комнату получила, вдруг приходит приказ: перевести меня на Волгу, вот в этот город…
— Приказ? — недоверчиво переспросил Галузин, аппетитно пережевывая вязкий кусочек дыни.
— Да, приказ! — еще более смущенно подтвердила Ласточкина. — Тут в госпиталях, говорят, некому проводить лечебную гимнастику…
— Позволь! Да как же некому… — возразил было Галузин, но, взглянув на покрасневшую девушку, тотчас переменил тему разговора.
— Ну, а спорт? Забросила, конечно?
— Нет, не совсем, — радостно ответила Аня и облегченно вздохнула. — Понемногу, но занимаюсь…
