много никому не нужной романтики'. Ну, и тому подобная чушь.
- Мне ответили почти то же самое.
- Ну, вот видишь... Наверное, сидел один человек и всем рассылал дежурные отписки. По-моему, лучше никуда не соваться. Хороший рассказ не напечатают никогда. А ерундистику с руками оторвут.
- И то правда, - согласился я, вспоминая рассказы, напечатанные в журнале 'Вокруг света'. Возможно, во мне говорило уязвленное авторское самолюбие, однако ни один из опубликованных в журнале рассказов мне совсем не понравился. - А о чем твой рассказ 'Руки ребенка'?
- Одна враждебно настроенная к Земле цивилизация решила уничтожить жизнь на нашей планете. Они решили заморозить Землю. Приготовили специальные установки и начали действовать. А в это время в кроватке спит пятилетний ребенок, и ему снится сон. Будто бы он куда-то летит и видит перед собой мяч, похожий на глобус. Он дотрагивается до мяча и чувствует, что тот очень холодный. Почти ледяной. Ему становится жалко мяча, он берет его в руки и отогревает его. Затем просыпается. И тут снова действие переносится к инопланетянам. Установки работают, но Земля не замораживается.
Инопланетяне ничего понять не могут, разбирают установки по замораживанию и улетают домой.
- Здорово! - восторженно сказал я.
- Вот видишь, - усмехнулась Лена, - а мне написали, что рассказ сырой, непродуманный и антинаучный. Это во-первых. А во вторых, слишком много лирики.
- Но это как раз и хорошо! - воскликнул я.
- Там, видимо, считают по-другому.
- Дураки они, - грубо заметил я.
- А если они по-своему правы? - спросила Лена.
- Да все они... сталинисты!
- А при чем здесь Сталин?
- Да при том! Ты что, газет не читаешь?
- Читаю. Иногда... Честно говоря, надоели эти разоблачения...
- То ли еще будет, - заметил я.
Окна деревянного дома, где мы жили, горели радостным приятным светом, внушая приятные мысли о скором покое. Откуда-то доносились аппетитные запахи - очевидно, Лукошкин снова решил продемонстрировать нам свои кулинарные способности. Лукошкин - это преподаватель филфака, наш непосредственный начальник, а по совместительству повар. Из соседнего клуба доносились бойкие песни - это веселилась деревенская молодежь. Из дверей дома вышел обнаженный по пояс Герка Михальский и пошел умываться.
- А что ты еще сейчас пишешь, кроме 'Дневника'? - поинтересовался я у Лены.
- Я об этом никому не говорю, - тихо сказала Лена. - Но тебе, в порядке исключения, могу... Только ты никому, ладно?
- Ладно...
- Когда на меня находит вдохновение и есть свободная минута - я говорю сейчас вообще, а не конкретно об этой деревне, - я записываю все, что приходит мне в голову. Чаще всего это бывают стихи...
- Да ну! - я от удивления даже присвистнул. - Ты пишешь стихи?
- Пишу. Ну и что? - скромно пожала плечами Лена. - Кстати, в отличие от моих рассказов стихи уже публиковались. Правда, только в районной газете...
- Уже в районной? - опешил я. - Ну, ты, Ленка, даешь...
Я чувствовал, что начинаю восхищаться Леной Зверевой - этой невзрачной, некрасивой, совсем не похожей на романтика девушкой. Трудно было поверить, что она может писать стихи, которые уже публикуют в газетах. Лену уже можно назвать писательницей... А я? Я еще нигде не публиковался. Если не считать моей заметки об охране памятников архитектуры, которая как-то промелькнула в областной молодежной газете. За нее я получил свой первый законный гонорар аж в семь рублей! Но заметка все-таки именно промелькнула. Ее напечатали, кто-то прочитал - и все забыли. Словно ничего и не было... А стихи - категория более вечная, чем какая-то статья, пусть даже об охране исторических памятников. В стихах отражается душа самого автора. Только в стихах человек раскрывается во всей своей полноте...
- Ты мне дашь почитать свои стихи? - спросил я.
- Не знаю... Вообще-то я никому не даю своих стихов, пока их не напечатают. Но тебе могу дать в виде исключения... как собрату по несчастью, - Лена усмехнулась. - А ты потом мне дашь почитать свое.
Хорошо?
- Хорошо...
Мы разговаривали, стоя на крыльце. Из дверей вышли Таня Кедрина, Лена Корнилова и Сульфия Сафарова. У каждой в руках - полотенце, зубная щетка и коробка с мылом.
- О чем секретничаете? - спросила у меня Таня, останавливаясь рядом.
- Да так, знаешь ли, - развел я руками, - семейные дела...
- Вижу, что семейные, - ответила Таня. - Смотри у меня, изменник коварный!..
- Почему изменник? - наигранно возмутился я. - Разве я виноват, что вас двадцать шесть штук, а нас всего четверо? То есть на одну штуку мужского пола приходится шесть штук женского пола. Гарем можно открывать!
- Я тебе дам гарем! - шутливо прикрикнула на меня Таня. - Развратник...
- Ну вот, уже оскорбляют, - сказал я поникшим тоном. - Что за народ...
- Ладно, не расстраивайся, - снисходительно ответила Таня. - Я тебя на первый раз прощаю...
- А на второй?
- А на второй мы еще посмотрим.
- Кто это мы?
- Я, Корнилова и Сафарова.
- Трое на одного? Так не честно!
- Честно, честно, Андрюшенька, - подала голос Леночка Корнилова, и девчонки побежали умываться. Навстречу им попался Михальский, который окатил их холодной водой. Визгу было на всю деревню... Местные, наверное, подумали, что кого-то режут. Или насилуют...
- Скоро меня здесь растерзают на сувениры, - сказал я Зверевой.
- Не должны, - улыбнулась Лена. - Общественность в моем лице не допустит, чтобы безвинно погиб в расцвете творческих лет будущий лауреат Нобелевской премии в области литературы... Чем черт не шутит? - заметила она с добродушной усмешкой.
- Слушай, давай этот вопрос обсудим чуть позже, - сказал я. - Из окна несутся такие аппетитные запахи, что я сейчас буду умирать с голода...
- И то правда, - согласилась Лена, и мы пошли в дом.
5.
Закончилось утомительное, но увлекательное действо под названием 'комсомольское собрание', и мы покидали здание филологического факультета, чтобы назавтра прийти сюда снова - 'грызть гранит науки'.
Оказалось, пока мы заседали, наступила самая настоящая зима.
Всего четыре часа назад лениво светило слабое ноябрьское солнце, небо было ясное, почти безоблачное, а электронный термометр в центре города на старинной колокольне, в обиходе именуемой Башней, показывал пять градусов тепла.
Сейчас же темное небо было сплошь затянуто серой пеленой облаков, дул колючий, пронизывающий ветер, и мела самая настоящая метель! Температура была явно ниже нуля, так как земля была сплошь покрыта белым ковром снега.
И даже ветви деревьев прогнулись от тяжести белых пушистых шапок. Тускло светили засиженные белыми мухами уличные фонари.
Зима! Самая настоящая зима в середине ноября!
Конечно, первый снег скоро - возможно, даже завтра - растает, и снова вернется на какое-то время слякотная осень. Природе, как и человеку, тоже свойственна излишняя торопливость. Однако это не всегда грозит такими же катастрофическими последствиями, хотя порой и доставляет человеку массу неприятных хлопот.
Но почему всегда, когда в сумрачном и промозглом осеннем небе начинается танец первых снежинок, и
