– Кодаи. «Ко» – путешествие, «дай» – великий. Великое Путешествие.
– Классное имя,– говорю я (и действительно так думаю).
Бунтаро любуется на Кодаи под разными углами.
– Видишь его носик? А вот ножка. Прелесть, а?
– Прелестней не бывает. А это что за креветка?
– А откуда мы, по-твоему, знаем, что он – это он, а, гений?
– О! Простите.
– Тебе пришло еще одно письмо. Я бы соорудил для тебя персональный почтовый ящик, но тогда я бы лишился удовольствия вскрывать письма своих жильцов над паром. Вот.
Он вручает мне простой белый конверт: первоначально отправлен из Миядзаки, а сюда переслан дядей Толстосумом из Кагосимы. Вскрываю его и обнаруживаю три помятых листа бумаги. На телеэкране сталкиваются вертолеты и взрываются здания. Брюс Уиллис снимает темные очки и, прищурившись, смотрит на этот ад. Прочитав первую строчку, я понимаю, от кого это письмо. Запихиваю его в карман куртки и взбираюсь вверх по лестнице – не хочу, чтобы Бунтаро видел мое лицо.
На ступенях, ведущих к храму бога грома, полно паутины, которая цепляется за меня, рвется и липнет к лицу. Карамельно-прозрачные пауки. Я падаю и пачкаю колени в грязи. Пытаюсь выкинуть из головы все слышанные когда-то истории о том, что на этих ступенях живут привидения умерших детей, но если пытаешься забыть что-нибудь, тут же и вспоминаешь. Надо мной возвышаются гигантские папоротники. В расселинах среди корней прячутся речные крабы. Проносится мимо и исчезает в зарослях олень. Сосредоточившись на грядущем воссоединении с отцом, которое произойдет, как только мой план принесет плоды, я бегу, бегу и вдруг оказываюсь на очищенной от зарослей площадке перед храмом, на самой вершине холма. Отсюда видно все на многие мили кругом. К просыпающемуся небу рывками вздымаются островные горы. Море разглаживает утренняя заря. Я могу рассмотреть иллюминаторы якусимского парома. Взволнованный, приближаюсь к колоколу и оглядываюсь в надежде увидеть взрослого и спросить разрешения. Я никогда еще не будил бога. Каждый Новый год Пшеничка водит нас с Андзю в храм на берегу бухты, чтобы купить нам новые амулеты с нашим знаком зодиака, но это всего лишь увеселительная прогулка, чтобы увидеться с родственниками и соседями и дать им потрепать нас по голове. Здесь же все по-настоящему. Волшебство всерьез. Только я и бог грома в своей замшелой дреме. Хватаю веревку, на которой раскачивается язык колокола…
С первым ударом звон разольется по лесу, распугивая фазанов.
Со вторым ударом реактивные истребители сотрясет вибрация.
С третьим ударом железные двери навеки сомкнутся.
Интересно, слышит ли Андзю этот колокол там, где она сейчас дуется? Вот вернусь завтра и расскажу, что это был я. Она никогда не признается, но моя смелость произведет на нее впечатление. Это похоже на то, о чем она обычно мечтает. Я приближаюсь к самому храму. Бог грома бросает на меня сердитый взгляд. Его лицо – слитые воедино ненависть, тайфун и ночной кошмар. Отступать уже поздно. Он проснулся. Моя монетка со звоном падает в ящик для пожертвований, я трижды хлопаю в ладоши и закрываю глаза.
– Доброе утро, э-э, бог грома. Меня зовут Эйдзи Миякэ. Я живу вместе с Андзю и Пшеничкой в доме у начала дороги через лощину, за большой фермой Каваками. Но ты, наверно, это знаешь. Я разбудил тебя, чтобы просить о помаши. Я хочу стать лучшим футболистом Японии. Это важно, очень важно, поэтому, пожалуйста, не наказывай меня, как того таксиста.
– А что взамен? – спрашивает тишина.
– Когда я стану знаменитым футболистом, то, э-э, вернусь сюда и построю заново твой храм, и все такое. А пока все, что я в силах дать тебе, ты можешь взять. Возьми. Не нужно просить меня, просто возьми.
Тишина вздыхает:
– Все что угодно?
– Все что угодно.
– Все? Ты уверен?
– Я сказал «все что угодно», значит, так оно и есть.
– Тишина длится девять дней и девять ночей.
– Будь по-твоему.
Я открываю глаза. За самолетом тянется розово-золотистый хвост. Голуби выписывают прогноз погоды. Внизу, в порту Анбо, паром на Кагосиму дает гудок; я вижу, как к нему подъезжают машины. Вдруг все лесные часы начинают бить крыльями, метаться, кричать и выть, пробуждаясь к жизни. Я устремляюсь прочь и лечу вниз по скользким от грязи ступеням, где призраки умерших детей растворяются в первых лучах солнца.
Здравствуй, Эйдзи!
Как же мне начать это письмо? Одно у меня получилось раздраженное, другое – жалостливое, третье – остроумное, оно начиналось словами: «Привет, я – твоя мать, приятно познакомиться». Потом еще одно начиналось с «Прости меня». Они порваны, лежат рядом с мусорным ведром в углу. Я уже ни на что не гожусь.
Жаркое лето, правда? Я поняла, что оно будет таким, когда сезон дождей не настал в положенный срок. (Хотя, наверно, на Якусиме-то дожди идут. Когда их там не было?) Итак, тебе уже почти двадцать лет. Двадцать. Куда ушли все эти годы? Хочешь знать, сколько мне исполнится через месяц? Слишком много, чтобы сказать. Я здесь, чтобы подлечить нервы и справиться с алкоголизмом. Мне так не хотелось возвращаться на Кюсю, но горная прохлада помогает с этим смириться. Мой лечащий врач посоветовала
