– И второе твое оружие такое же страшное, как первое?
– Позвольте представить вам госпожу– (мне трудно уловить следующее слово.) – …«Ним-ку- шесть».
– Ним… ку… шесть? Волшебный писающий гоблин? Щелочь для прочистки труб?
– Пластиковая взрывчатка, разработанная израильскими спецслужбами.
– Никогда не слышал.
Конечно, ты никогда о ней не слышал. Израиль не дает рекламу в «Тайм». Но микрочастицы «Ним-ку- шесть» нанесены на спусковой механизм пистолетов, что в руках у твоих немых горилл. Таким же составом присыпаны изнутри ваши шикарные кевларовые[92] шлемы. Мой присутствующий здесь коллега, господин Сухэ-Батор, лично наблюдал за комплектованием вашего снаряжения, когда переправлял его от своего русского поставщика.
Кое-кто из людей Нагасаки оборачивается и смотрит на своего босса.
Нагасаки складывает руки на груди.
– В этой жалкой истории про жалких тупых блефующих козлов, у которых на руках нет ни одной верной карты, Морино, самый жалкий, самый тупой блефующий козел – это ты. Как ты думаешь, каким оружием я замочил людей Цуру, черт возьми? Если бы в этой херне был хоть грамм правды, мы бы уже знали об этом.
– Вы не узнали об этом, потому что ты был мне нужен, чтобы похоронить группировку Цуру. За что я тебе благодарен..
– Поблагодари меня, когда твои лживые кишки выпадут через дырки от пуль. А сейчас – город ждет меня. Держитесь подальше от машин, щенки. Я заказывал их сам через нашего общего монгола и не хочу повредить краску.
Морино гасит свою сигару о блестящий кузов «кадиллака».
– Заткнись и слушай. Ты сказал: «Хоть грамм правды». Микрочастицы «Ним-ку-шесть» весят одну двадцатую грамма. Как точка на странице. Эта взрывчатка обладает превосходной устойчивостью, даже в условиях продолжительного огневого воздействия, пока – вот в чем прелесть,– пока не подвергнется колебаниям особой, очень высокой частоты. Тогда микрочастица взрывается с силой, достаточной, чтобы разорвать тело на части. Единственное излучающее устройство к востоку от Сирии встроено в мой мобильный телефон.
Для меня, дрожащего в холодном поту на высоте тридцати метров, возможно, со снайпером, прицелившимся мне в голову, это звучит не очень убедительно.
Нагасаки изображает скуку.
– Довольно этой псевдонаучной чепухи, Морино, я…
– Повесели меня еще десять секунд. «Ним-ку-шесть» – это штука будущего. Вводишь код – из предосторожности я проделал это заранее – и просто нажимаешь кнопку набора номера. Вот так…
Гром и грохот; цветы взрывов.
Падаю.
Ударные волны сносят пласты воздуха.
Грохот эхом отдается в горах.
Наконец я выглядываю из-за парапета. Люди Нагасаки валяются там, где стояли. Те, на кого не падает яркий свет фар, лежат темными кучами, те же, кто в пятне света, красны от крови, как пол скотобойни. У большинства туловищ ноги на месте, но руки с автоматами унесло прочь. Головы же – взорванные армейскими шлемами – просто нигде. Я не знаю слов, которыми можно такое описывать. Такое бывает только в фильмах про войну, в фильмах ужасов – в кошмарах. Дверца «кадиллака» открывается, и вываливается Шербетка. Она визжит, как будто увидела паука у себя в ванной.
– Йа-а-а-а!
Ящерица развязно вторит:
– Йа-а-а-а-а-а-а-а-а! Пошли вы йа-а-а-а-а-а-а-а-а-ха-ха-а-а-а-а-а-а-й!
Нагасаки еще жив – на нем не было шлема, череп ему не снесло – и пытается встать на ноги. Обе его руки по самый локоть превратились в раздробленные обрубки. Морино медленно подходит и приставляет к уху своего врага мегафон:
– Разве наука не прекрасна?
«Бах!!!»
Мегафон поворачивается ко мне.
– Сезонный фейерверк, Миякэ. Теперь слушай. Полночь миновала. Так что папка с документами, что лежит в «кадиллаке», вся твоя. Да. Отец держит свое слово. К сожалению, ты не сможешь воспользоваться заработанной в поте лица информацией, потому что исчезнешь с лица земли, как последний дронт[93]. Я взял тебя с собой на случай, если бы Нагасаки призвал к оружию твоего отца. Я считал этого кретина намного хитрее, чем он оказался, так что мы получили лишнего свидетеля вместо возможного козыря. Господин Сухэ-Батор предложил свои услуги, чтобы пустить тебе пулю в лоб, и, так как он является главным архитектором моего гениального плана, разве мог я ему отказать? Прощай. Если это облегчит твои страдания, скажу, что тебя забудут без следа: ты прожил скучную, беззвучную и бесцветную жизнь. Кстати, твой отец – такое же ничтожество, как и ты. Сладких снов.
С чему это? Покойнику все равно.
– Пригнись – ради собственной же безопасности,– настаивает мой убийца.
Страх сводит мой ответ к выражению тупого негодования.
