состав кабинета и политическая линия».
Но первая, и для нас существенная, крупная работа Дефо в этой должности вызвана была событиями не политическими.
Едва он вышел из Ньюгейта, как 23 ноября у берегов Англии разыгралась чудовищная буря: шторм на море, ураган на суше – потрясение столь же плачевно-памятное, как чума или пожар. Оно так и осталось в истории – Ураган, и под таким названием Дефо выпустил книгу, первую свою книгу в документальном роде, будто бы «документальном».
По тому же случаю составил он проповедь, написал и стихи:
Дефо было совершенно ясно, что это не просто дождь, ветер и волны, а сигнал всевышнего, обращенный в первую очередь ко всем враждующим религиозно-политическими группировкам с требованием образумиться. Дефо так и слышалось в вое ветра (так он и рифмовал):
А чтобы его истолкованию смысла этого стихийного бедствия поверили, он и создал «Ураган»: «Собрание наиболее примечательных случаев и несчастий, происшедших во время последней чудовищной бури, охватившей как море, так и землю». Книга вышла в середине 1704 года.
О пропорции правды и вымысла в этой книге, а главное, о непосредственном наблюдении Дефо за бурными событиями были и могут быть мнения различные. В прошлом веке профессор Минто утверждал, что все – подделка под «достоверность». Наш современник профессор Мур полагает, что Дефо сам считал трубы разрушенных домов.
Что можно сказать определенно? А это важно для понимания рабочих методов Дефо. Ведь в то время, когда прототип Робинзона только еще уходит в плавание, у Дефо уже создана картина крушения: разбитые корабли, сила ветра – одним словом, весь Робинзонов реквизит. Откуда же он почерпнут? Из какого подручного материала сделан?
Исключительно на силу выдумки Дефо прежде полагались еще и потому, что, казалось, он просто не мог ничего видеть: находился в тюрьме. Сроки действительно близкие, однако теперь они уточнены по дням, так что месяц на свободе у него был. Но это еще не решает вопроса. Ведь принцип Дефо: «Выдумывать достовернее правды». Далеко не всегда ему необходимы были факты. Так, например, был он известен как «интервьюер» преступников. Приговоренные к высшей каре вроде бы исповедовались перед ним, он описывал их жизнь и, более того, держался рядом с ними до последнего часа во время казни, чтобы потом поведать публике, что сказал этот несчастный перед смертью. Но опять уточнили сроки, и выяснилось, что преступнику приносили совершенно готовую исповедь, прежде чем тот успевал открыть рот. Исповедь, составленную Дефо. Разве нужно было ему слушать косноязычное бормотание воришек и убийц! Так и остались в истории эти слова не проронившие люди за счет того, что их «интервьюировал» великий выдумщик.
Невольная тюремная практика – полгода Ньюгейта – дала Дефо такой заряд знаний, что в дальнейшем ему требовалось только имя, чтобы подобрать к нему старый материал из «гигантской картотеки памяти», как выразился один его биограф. А в «картотеке» уже значились, мы знаем, генералы кромвелевской армии, видные государственные мужи, пуританские проповедники, торговые люди со всего света – короче, то был богато населенный мир, в который входили и новые лица, обживались в нем, а со временем опять выходили на свет, уже как герои книг со всеми связями, что установились там, в «гигантской картотеке».
Мы так и не узнаем, когда он выдумывает, а когда говорит правду, потому что взаимообработка факт – фантазия совершается непрерывно: все время выдумывает, и все время – правда. Даже в тех случаях, когда приведены факты, – это уже, собственно, не факты. Совершенно точно может он указать, сколько дней пути от берегов Амура до Тобольска (во втором томе «Приключений Робинзона»), а произведет это на нас ровно такое же впечатление, как если бы цифру он не из посольского дневника выписал, а просто взял из головы: в масштабе примерного правдоподобия и даже неправдоподобия: как будто его читатели имели понятие о том, где это – Амур и Сибирь!
Составляя свой «ураганный» отчет, Дефо, наверное, кое-что все-таки видел, кое-что выспросил, немало и выписал из других отчетов, это уже проверено дословно, и его, кстати, уже тогда упрекали в плагиате.
Спустя пять дней после того, как буря улеглась, в «Лондонской газете», той самой, что еще недавно поместила его «словесный портрет» и объявление о поимке, Дефо уже опубликовал обращение к публике с просьбой присылать ему сведения о совершившемся несчастье. Сама идея такой связи с читателями была совершенно новаторской, но наладилась ли переписка? Ничего не сохранилось, если не считать материалов, вошедших в книгу. Правда, Дефо и сам мог сочинить такие письма, как сочинял «исповеди» преступников. Переписка должна была стоить больших денег – за корреспонденцию платил получатель. Профессор Мур в данном случае почему-то склонен полностью доверять Дефо, считая, что он в самом деле письма получал – и платил. А может быть, это был первый из его ходов, какие он не раз будет совершать впоследствии: станет писать о «родственниках» своих книжных героев как о реальных людях. Например, обнаружится вдруг «племянница Моль Флендерс». Это он сам объявил Моль Флендерс «знаменитой» и сам же поддерживал ее славу, заботясь прежде всего о репутации собственной книги.
Дефо верил в силу общественного мнения и понимал, что его необходимо организовывать. Он рассуждал как социолог. Предложит он правительству и «службу осведомления» для того, чтобы оно не только было в курсе ходячих мнений, но чтобы и создавало мнения. Так и для себя он издалека, постепенно организовывал интерес читателей.
А письма могли приходить, могли и не приходить – он заблаговременно выдвигал идею переписки, а затем добивался впечатления ее полной реализованности.
Книга об урагане была создана как отчет: сведения с мест, списки погибших, перечень потерь и даже обрывки молитвенных стихов, которые в горечи шептали потерпевшие, будто бы шептали.
Слог, тот, что, по идее Дефо, должен отличаться «естественной свободой простого письма», у него уже давно был выработан, и проверен на читателе (даже слишком!) основной арсенал средств правдоподобной выдумки, а теперь – в «Урагане» – Дефо дал, пользуясь всем своим литературным багажом, картину урагана. Внедрить бы в ту же книгу сюжет, ввести героя, и тогда мы бы с вами и сейчас читали эту книгу!
Но пора было Дефо приступать к выполнению своих прямых обязанностей. Он приступил. Вновь можно было видеть его в седле, в пути. Сложнее увидеть его было за письменным столом, хотя он и за столом проводил времени немало: в 1704 году начала выходить его газета…
Дефо расплачивался за свое освобождение, за оказанную ему помощь. Вместе с тем старался он выполнить и те обязанности, что определялись должностью, которую он сам назвал так – «скромный слуга Эпохи».
