Оливер Кромвель».
«Некий Кромвель» – но мы уже знаем, что это лицо не случайное. А если присмотримся к нему еще пристальнее, то убедимся, что у него за плечами имелась вековая фамильная традиция участия в политической жизни страны.
Конечно, сто лет рядом с древними родословными срок небольшой, но это и была новая знать, выдвигающаяся во времена потрясений и перемен. При короле Генрихе VIII, начавшем в Англии Реформацию, двоюродный дед Кромвеля, сын кузнеца, поднялся до положения канцлера и получил соответственно графский титул. Среди важнейших «услуг», оказанных этим первым из Кромвелей своему владыке, была расправа над Томасом Мором, родоначальником английского гуманизма. Если учесть, что Мор, по вероисповеданию католик, находясь на посту канцлера, признавал главенство римской церкви, то, сопротивляясь воле короля, сопротивлялся он протестантским новшествам. По обвинению в государственной измене его отправили на эшафот. Однако Генрих VIII, которому бурный нрав служил главным компасом в государственной политике, сначала порвал папскую буллу, а потом стал искать контакта с католиками. Ему и канцлер-протестант тогда был уже не нужен, он отправил его по той дороге, какую тот сам некогда проложил канцлеру-католику, на плаху. Зато дочь Генриха Елизавета вновь стала поддерживать Реформацию, так что при ней Кромвели опять поднялись и ушли в тень, когда один за другим на английском троне правили Яков-Джеймс I и Карл-Чарльз I, отрицательно относившиеся к радикальному протестантизму. Гражданская война выдвинула «некоего Кромвеля» в авангард.
Кавалер подробно, со знанием дела описывает, как потерпела вдруг королевская армия первое поражение от «железнобоких». Принц Руперт по своему обыкновению увлекся преследованием противника и обоза, и тут Кромвель, стоявший во главе парламентской конницы, смял правый королевский фланг, что и решило дело. Кавалер тотчас усмотрел, в чем сила этого противника – дисциплина и воодушевленность. Кромвелевские солдаты умели воевать и знали, за что воюют. «Железнобокие» удивляли не только умением наступать, но и стойкостью при неудаче: перестраивались и снова шли в бой.
Список кромвелевских побед начало сражение под Йорком, в пяти милях от города, где в это время подрастал будущий «моряк из Йорка».
Чтобы яснее представить себе, как современники Дефо могли воспринимать сообщение Робинзона о том, что родился и рос он в Йорке в 30—40-х годах прошлого века, можно заглянуть в архивы английской буржуазной революции, и мы увидим ситуацию такую: Йорк настроен был против парламента. Парламентские войска осадили Робинзонов город, но в июле 1644 года к Йорку стал подходить принц Руперт. «Вследствие этого, – говорится в донесении, – мы решили снять осаду Йорка, чтобы встретить крупные силы противника». Далее: «Вы легко можете себе представить, что в городе была большая радость по случаю удаления войск, которые так долго окружали город со всех сторон. Сердца многих из нас были подавлены тяжестью, усматривая в этом акт провидения, как бы указывающий на божественное недовольство нами». Наконец: «Две могучие армии, каждая из которых состояла более чем из двадцати тысяч кавалеристов и пехотинцев, приготовились к бою и развернули свои знамена…» Поскольку одеты противники были примерно одинаково и могли в бою обознаться, отличительным признаком парламентской армии были носовые платки или бумага на шляпах, «кавалеры» же, напротив, поснимали и ленты и шарфы. Лозунг пуритан: «С нами бог». А «кавалеры» шли в бой под девизом: «Бог и король».
«Генерал-лейтенант Кромвель, – говорится в заключении этого рапорта, – с большой храбростью производил одну атаку за другой и привел в расстройство две из самых храбрых кавалерийских бригад противника… Наши люди преследовали неприятеля около трех миль, почти до самого Йорка».
Затем кромвелевцы разбили королевских солдат южнее, в графстве Нортгемптон, неподалеку от Питерборо. Шум этой битвы мог докатиться до Джеймса Фо.
Как странно, говорит кавалер, что в этой войне противники изъяснялись на одном языке. Во многих землях проливал кавалер кровь – чужую, слыша соответственно чужую речь. Вместе с орудийным грохотом и конским топотом это как бы входило в «музыку боя». А попробуйте, говорит кавалер, разить врага, который, падая под ударами, произносит так понятно: «Господи, смерть пришла!»
После полного поражения королевских войск служба кавалера, естественно, заканчивается, и в заключение герой («автор») «Записок» лишь кратко перечисляет политические события, в которых он, солдат, уже не участвовал. Но тут мы вновь заглянем в «Приключения Робинзона», и хотя там тоже о каких-либо общественных событиях не рассказывается, зато есть знаменательные совпадения, и они помогут нам понять, как смотрел Дефо на все, что происходило непосредственно перед его собственным появлением на свет.
«1 сентября 1651 года, – говорит Робинзон, – я взошел на корабль…» Больше он уже не вернется в отчий дом.
Это значит, что родной кров, а затем и родные берега покинул Робинзон в пору установления кромвелевской республики. Времен республиканских в отличие от гражданской войны Дефо нигде подробно не описывал, но имеются многочисленные источники, судя по которым можем мы уяснить, почему Дефо своего героя на все эти годы удалил. Таким, как Робинзон, тогда пришлось трудно. Уж это Дефо должен был знать ото всех, кто только его окружал. Победив короля, республика не могла решить своих внутренних противоречий.
«Борьба была доведена до последнего решительного конца, – говорит Ф. Энгельс, – и Карл I угодил на эшафот… Для того, чтобы буржуазия могла заполучить хотя бы только те плоды победы, которые тогда были уже вполне зрелы для сбора их, – для этого необходимо было довести революцию значительно дальше такой цели… По-видимому, таков на самом деле один из законов развития буржуазного общества. За этим избытком революционной активности с необходимостью последовала неизбежная реакция, зашедшая в свою очередь дальше того пункта, за которым она сама уже не могла продержаться. После ряда колебаний установился наконец новый центр тяжести, который и послужил исходным пунктом для дальнейшего развития».[4]
Весь период колебаний Робинзон провел вдали от родины. Но семейство Дефо никуда не уезжало. Мы не знаем подробностей, но знаем: возмужавший Джеймс Фо после окончания школы ушел в город, где был принят в цех мясников, а занимался свечной торговлей.
Когда уже в XIX веке этот старинный цех отмечал свой юбилей, то в зале цеховых собраний на витражах было сделано два изображения двух самых знаменитых людей, принадлежавших фамильно к этой почтенной профессии: Дефо и Шекспир. Ибо отец великого драматург га, занимаясь делом кожевенным, также числился мясником.
Исторически выходит, что Шекспир и Дефо как бы двигались навстречу друг другу. Со своих «зеленых полей» Шекспир отправился в город, там подработал, не в текстильном деле – в театральном, и, неизменно считая себя «человеком из Стрэтфорда», вернулся на родину доживать век, как деды жили.
Памятные портреты Шекспира и Дефо сделаны были сравнительно недавно, но все-таки до наших дней не дожили. Этот старейший район Лондона был превращен в руины фашистской авиацией во время второй мировой войны.
