Шекспир и Дефо, конечно, все-таки встретились в веках, но при ближайшем рассмотрении видим мы расстояние в сто лет, которым и определяется между ними различие.
В одной из поздних своих пьес Шекспир успел сказать: «Порядок гибнет», тот «порядок», наполовину еще средневековый, к которому он, Шекспир, так или иначе принадлежал. Гибель старого «порядка» и становление нового – первые итоги этому подводил Дефо. От «Гамлета» к «Робинзону» – мир за это время успел стать совершенно другим, и если шекспировская Англия осталась где-то там, в прошлом, за гребнем буржуазной революции, то Дефо вместе со своим Робинзоном поднялся на пороге нового, уже вполне современного, нам современного мира.
«Я, несчастный Робинзон Крузо, потерпев крушение во время страшной бури, был выброшен на берег этого угрюмого, злополучного острова» – такова первая запись в Робинзоновом дневнике, помеченная 30 сентября 1659 года.
По хронологическим таблицам видим: 3 сентября 1658 года скончался Оливер Кромвель, называемый к концу жизни «протектором» (хранителем), а фактически бывший полновластным диктатором буржуазной республики. Первое место в государстве, будто по праву престолонаследия, занял сын протектора Ричард, и началась Вторая республика, существовавшая совсем недолго, В мае 1659 года Кромвель-младший, не отличавшийся твердостью отца, отрекся от власти.
Управление страной перешло к парламенту, точнее, к остаткам парламента. Парламент, исконное учреждение англичан, имеющее как совещательно-правительственный орган свой статут с XIII века, представлял три политические силы: король, аристократия и городская верхушка. Короли, обладая правом созывать и распускать парламент, всегда стремились оставить за ним лишь совещательный голос. Споры с парламентом за власть и послужили поводом к гражданской войне. У Кромвеля опорой чем дальше, тем все больше становился не парламент – армия. Силой оружия Кромвель произвел в парламенте так называемую «чистку», и в результате палата лордов, где места были наследственными, оказалась вовсе упразднена, а выборная палата общин сильно «почищена». От парламента осталось одно «охвостье». Этому охвостью, или, как его еще называли, «огузку», предстояло решать судьбы Англии с мая 1659 по март 1660 года.
А из приходской книги церкви святого Джайлса, что у Кривых ворот (Криплгейт) в лондонском Сити, узнаем: в столице тогда уже проживал свечной торговец, Джеймс Фо с женой и двумя дочерьми. Правда, тот же самый источник не может послужить нам в помощь, чтобы установить дату рождения и сына его, ради которого мы, собственно, предпринимаем все эти розыски.
Джеймс Фо был протестантом, во многие обряды не верил и не считал обязательным крестить ребенка. Но по другим источникам известно, что Даниель Дефо увидел свет именно в год окончательного крушения республики.
СТОЛИЧНОЕ ДЕТСТВО
Создатель «Робинзона» родился в ту пору, когда даже уличные мальчишки вместо общеупотребительного «Пошел в…!» говорили: «Пошел в нижнюю палату!», подразумевая парламентский «огузок». Так невысоко держалась репутация прежнего республиканизма, от которого практически ничего не осталось. Но говорили недолго, потому что и года не прошло, как (29 мая 1660 года) причалил к берегам Англии корабль и сошел с него Карл II, он же Чарльз II.
Дорогой, пока пересекали пролив, его величество, по воспоминаниям очевидца, рассказывал, каких натерпелся он бед за все время скитаний и недобровольной отлучки. Карл II кружил возле Англии, один раз даже пробовал высадиться и схватиться с армией Кромвеля, но тогда «железнобокие» представляли собой отлаженную военную машину. Так что если бы по счастливой случайности на поле битвы не нашлось векового дуба с достаточно вместительным дуплом, куда претендент на престол и спрятался, то, безусловно, будущий Карл II разделил бы участь своего отца, казненного революцией. Потом пришлось ему пробираться в одиночку к морю, к берегу, откуда можно было уплыть в безопасные места. Ему встречались солдаты его собственной разбитой армии, и один из них даже предложил выпить за здоровье принца Чарльза. На вопрос, видел ли он когда-нибудь его королевское величество, солдат ответил: «Еще бы! Ростом будет эдак пальца на четыре поболе твоего». В пути платье Чарльза так износилось и он так обнищал, что на французском берегу за ним в тавернах присматривали, как бы этот бродяга чего не стащил!
За все унижения Карл-Чарльз получил сторицей. Лондон встретил его ликованием. Столица была иллюминирована. Обозначая свои пожелания будущему правителю, люди вышли на улицу с кусками той самой телесной части, которая в общеупотребительном выражении заменена была «парламентской палатой». Это означало – «Долой огузок!». Фактически он уже был отрублен, и демонстрация была только дополнительным напоминанием. Очевидец отметил, что особенно натуральным постарались сделать этот символ мясники из Сити, поднявшие на шестах филейную часть быка.
Положение вещей новый король по-своему вполне понимал. Историки неоднократно задавались вопросом, каким же образом этот пустой сластолюбец сумел так долго, четверть века, продержаться на троне? И не просто продержаться. При нем не произошло ничего, что ввергло бы страну в хаос.
Соотношение между троном и парламентом при Карле II не только не нарушилось, но парламентский авторитет даже еще усилился, и притом в пользу нижней палаты, хотя, конечно, состав ее в корне изменился. Вроде бы, по букве закона, укрепилась веротерпимость. Продвинулась вперед наука. Вновь открылись театры. Начал развиваться спорт.
Чтобы объяснить очевидный прогресс вмешательством короля, стали ретушировать его портрет, вспоминая, что был он и довольно образован (учился у самого философа Томаса Гоббса), и весьма остроумен, прост в обращении, а уж что касается спорта, в особенности скачек, то несомненный талант. Однако все эти успехи, за исключением, пожалуй, спорта, следует скорее объяснить невмешательством, не лишенным прозорливости, попустительством всему, за чем чувствовалась перспективная сила.
Прежде всего Карл II, или, как его называли, «душка Чарли», видел, что хотя совершающееся под его эгидой и называется «реставрацией», но речь вовсе не идет о восстановлении порядков, ушедших вместе со смертью его отца. Первым делом он и объявил политическую амнистию. Под надзором, но практически в покое оставлен был даже Джон Мильтон, великий поэт-республиканец.
Ничего невероятного нет в предположении, что будущий автор «Робинзона» мог видеть создателя «Потерянного рая», но самый факт существования поэта при короле, которого поэт-республиканец громил в своих памфлетах, представляется неким чудом. Ведь как характеризовал этого поэта Пушкин? «…Мильтон, друг и сподвижник Кромвеля, суровый фанатик, строгий творец… тот, кто в злые дни жертва злых языков, в бедности, в гонении и в слепоте сохранил непреклонность души и продиктовал „Потерянный рай“…».
Автор этих строк – и король!
Объяснение искать надо в общей политике Карла. Ходатаями за Мильтона перед ним выступали государственные чиновники – по роду службы, а по призванию поэты, испытавшие сильное творческое
