Земмельвейса — кроме той тысячи, которую он отписал управлению реальными училищами на развитие курса полового воспитания мальчиков.
Пожалуй, с любовью,
Владимир М.'
Не в силах вынести весь этот кошмар, не поняв и десятой доли, бедная мама разрыдалась (она была не такой смелой, как представлял ее сын), а потом нашарила очки, пудреницу, зонтик и отправилась к Эмме-Элизабет, за полчаса до начала вечера домашнего чтения. Собираться у Эммы-Элизабет, супруги главного врача городской больницы, и вязать под чтение любовных романов было сущим удовольствием для высшего света бостонских дам. Хотя Володина мама и не принадлежала к высшему свету Бостона (ее муж, бывший капитан гвардии, немного плотничал и много пил), ее приглашала на вечера сама хозяйка, уехавшая из России 40 лет тому назад. Она была, в сущности, ближайшей подругой, и единственной, способной прочесть письмо, написанное по-русски.
Сделав это дважды, Эмма-Элизабет сказала:
— Боже мой. Какой кошмар. Бедный мальчик. И бедный... ваш папа. Извините меня, я на секундочку.
Она вышла из гостиной, прошла по галерее и постучалась в кабинет мужа.
— Оливер, можно? Скажи, ты помнишь, еще до нашей свадьбы, когда ты приходил ко мне на свидания, твои руки чем-то пахли? и я еще говорила, чтобы ты целовал меня, держа руки за спиной? Что это было?
— Аquа сhlorina, хлорная вода, — ответил он. — Мы постоянно мыли ей руки, а в родильном отделении даже натирались хлорным порошком. Потом мы перешли на...
— Понятно, — сказала она. — Извини. Меня ждут.
И направившись обратно по галерее, она только один раз вздрогнула и сказала:
— Дикая моя родина!
Эти красивые слова поплыли по галерее и обернулись бронзовым колечком в сердце. Когда таких колечек становится слишком много, человек умирает.
